Первомайские мальчики
Шрифт:
Недостатка в закусках не было. Антонина Семёновна была профессионалом кулинарии, знала толк в солениях, любила и умела готовить самые изысканные кушанья. Это не было ни Новогоднее торжество, ни Первомайское традиционное застолье и не отмечавшийся по-прежнему широко в их семье день Октябрьской революции, но это являлся всё равно праздник, а потому по русской традиции надо было хорошо поесть за разговорами. И они начались, но не совсем такими, как ожидалось.
Необычность разговору за столом придали слова Германа Георгиевича, который с Петром Сергеевичем давно были на ты и потому сказал:
– Хорошо ты, Петя, читаешь Маяковского. Но вот с твоим оптимизмом насчёт советского паспорта я не совсем согласен.
– О чём вы говорите? – удивилась, сидевшая напротив Ирина Владимировна. – Я всю жизнь преподаю историю в институте. Мы с Николаем работали за границей пять лет и видели, как уважают там советского человека, а, стало быть, и его паспорт. Разве можно не знать того, что в Советский Союз приезжали писатели, учёные из разных стран, в том числе США, Англии, Франции посмотреть собственными глазами на то, что происходит в принципиально новой для всего мира стране? Как же можно было не уважать тех, кто строил что-то совершенно новое для всего населения земного шара, тех, кто создавал новые отношения между людьми, основанные на взаимном уважении независимо от толщины кошелька.
– Ну и чем это новое завершилось? – ухмыльнулся Герман Георгиевич, наливая себе в рюмку водку. – Расхваливаемый всеми Союз развалился. Вот и вся история. Кто я сейчас? Доктор наук, подрабатываю преподаванием информатики в институте Петра, зарабатываю – едва хватает на жизнь. Теперь представим себе, кем бы я стал, если бы не было революции. У моего деда было две мельницы. Большевики отобрали, раскулачив его. А не отобрали бы, сегодня я бы вёл своё дело, но уж, наверное, не ограниченное одними мельницами. Может, я вошёл бы в число олигархов. А кем будут ваши молодые люди, если не займутся собственным делом? Так же будут прозябать на зарплату, как мы.
– Не так уж мы и прозябаем, – вступил в разговор Роман, показывая на стол. – Однако дело даже не в этом. Я понимаю, что мы живём в относительном достатке, за что должны благодарить не нынешнюю власть, а советскую, при которой моих родителей посылали экспертами за рубеж, что позволило им заработать кое-что на наше сегодня. Вопрос в другом. Вы сожалеете о том, что не можете стать олигархом, а могли бы, не случись революция. Не кажется ли вам, что в данном случае вы думаете лишь о себе самом, а не о народе вообще? Тогда как все революции совершались ради народного блага.
Ирина Владимировна, улыбнувшись, положила руку на плечо Романа, приостанавливая его:
– Извини, но я только поправлю тебя. Не все революции были народными. Были, например, и буржуазные, совершавшиеся ради интересов одного класса – буржуазии.
– Да, конечно, – согласился сразу Роман. – Но суть в данном случае не в этом. У кулака отняли его мельницы. Вопрос почему?
– Он их заработал собственными потом и кровью, – заметил Герман Георгиевич.
– Но наверняка на этих мельницах кто-то батрачил, получая гроши за работу, иначе у владельца их не было бы дохода. Не работал же кулак сам на двух мельницах. И вот для того чтобы не было батраков, чтобы каждый работал на всех, а не на кого-то одного, совершена была Октябрьская революция. И революционные преобразования потерпели поражение в нашей стране именно благодаря кулаческим настроениям, сохранявшихся, но скрывавшихся тщательно за масками согласия с советской властью. Вы, Герман Георгиевич, хотите, как я понимаю, что бы кто-то, например я, был, образно выражаясь, батраком у вас, но быть батраком у меня вы не согласитесь. Однако и я не хочу на вас батрачить. Так как же нам с вами разрешить это противоречие, чтобы мы не побили друг друга? Только революционным путём, заставив и вас, и меня работать на всех.
– Ха-ха-ха, – рассмеялся громко Герман Георгиевич. – Очень оригинальное объяснение.
– Герман, – включился в разговор Пётр Сергеевич, широко улыбаясь, – нашему Роману палец в рот не клади – в раз откусит. Давай лучше выпьем за наших дам. Их у нас сегодня меньше, чем мужиков, но все они прекрасны. Так что попрошу: мужчины, стоя, женщины до дна. И каждый мужчина локоток с рюмкой на уровень плеча, заглядывает каждой женщине по очереди в глаза и улыбается. Такой у нас порядок. Ребятам нашим, хоть они уже и с паспортами предлагаю разбавлять шампанское минералкой. Удовольствие такое же, но зато не опьянеете с непривычки. Да и соки есть – пейте, что нравится.
Застолье продолжалось весело, пока опять не завязался спор. В этот раз его начал Николай Иванович. Расслабившись от напитков и сытных блюд (на горячее было подано жаркое в глиняных горшочках) он обратился к сидевшему напротив гостю:
– Герман Георгиевич, вы в начале нашего вечера говорили о том, что Сталин вызывал только страх, а не уважение. Не могу не ответить на это, потому возвращаюсь к разговору. Мне кажется, такое мнение вызвано влиянием современных средств массовой информации, которых хлебом не корми сегодня, только дай позлословить о советском прошлом.
– Точнее, – вмешалась, разливая чай и внимательно слушая мужа, Ирина Владимировна, – именно на этом журналисты зарабатывают свой хлеб сегодня.
– Ты совершенно права, Ириша, – согласился Николай Иванович, кивая головой, и продолжал: – А как вы смотрите на то, что, спустя более пятидесяти лет после смерти Сталина, когда никто уже его не боится, после многих лет пресловутой перестройки Горбачёва, на лобовых стёклах современных КАМАзов, КРАЗов, которых и в помине не было при Сталине, часто красуются его портреты, а не изображения того же Горбачёва или современных президентов и политических лидеров? Народ уважает, заметьте, а не боится именно Сталина. И, кстати, паспорт советский вызывал особое уважение при нём, хотя тогда не очень-то и ездили за границу. Зато сегодня тысячи ежедневно выезжают за рубеж нашей Родины, а уважение к российскому паспорту сменилось ненавистью к новым русским, недовольством их поведением, когда они живут на широкую ногу, тратя бездумно деньги, наворованные в своей стране. Не лучше относятся и к тем, кто едет в поисках более счастливой, чем в России судьбы, надеясь на подачки доброго дяди Сэма. И богатых не уважают, и бедных. Вот вам отношение к современному паспорту, о котором теперь не скажешь, как Маяковский «читайте, завидуйте».
Герман Георгиевич внимательно слушал выступление своего оппонента, говоря языком науки, и, качнув, давно поседевшей головой, пригладив пальцем столь же седые маленькие усики, сказал:
– Относительно новых русских я с вами согласен. Ведут они себя не лучшим образом. Но я, наверное, на их месте тоже вёл бы себя так же. После стольких лет нищенской жизни вдруг оказаться при огромных деньгах. Тут от соблазнов отказаться трудно. Но по поводу Сталина не могу вас поддержать. Уважают его многие за страх, который он сумел на всех навести.
– Вы полагаете всё же, что главное страх. – Опять вмешался Роман. – Он вам никак не даёт покоя. А мне думается, главное в том, что он вывел Россию в сильнейшие державы мира. И если уж говорить о страхе мира, то страхе не перед вождём, а перед могущественной страной, которую оставил после себя Сталин.
– Вы собираетесь, наверное, стать учёным? – проговорил примиряющим тоном Герман Георгиевич в ответ на эмоционально произнесенные слова Романа. – А знаете ли вы, молодой, подающий, насколько мне известно, надежды, человек, что знаменитый физик Ландау терпеть не мог вождя всех народов? Вместе с другим московским физиком Корецом он подписал листовку, призывавшую к вступлению в антифашистскую рабочую партию и свержению диктатора.