Первый дон
Шрифт:
Александр вздохнул.
— Чезаре, мы все время только и думаем об этом. Или ты думаешь, что твой отец — дурак и не может видеть того, что видишь ты? На этот раз победу я гарантирую.
Я вызову Гонсалво де Кордобу… лучшего капитана в мире не найти.
В голосе Чезаре прорвалось раздражение.
— Моего брата это не остановит. Он захочет командовать сам. Будет мешать де Кордобе. Ты знаешь, что будет.
Умоляю, измени свое решение.
Но Александр твердо стоял на своем:
— Хуан ничего такого себе не позволит. Он получил четкие инструкции. Из Рима он выедет во главе папской армии и по окончании победоносного сражения вернется под развевающимся флагом Борджа. А в промежутке между двумя этими зрелищами не будет ни отдавать приказы, ни даже советовать.
Хуан повиновался отцу. Выехал из города на великолепном черном жеребце, махая шляпой восторженным толпам римлян, и, следуя полученному приказу, не принимал никакого участия в битве за Остию.
Части Гонсалво де Кордобы быстро справились с французским гарнизоном и захватили город. А Хуан вернулся в Рим, где его ждала еще более восторженная встреча.
Три дня спустя во дворце Борджа кардинал Асканьо Сфорца устроил торжественный прием, на который пригласил многих важных персон, в том числе и детей Александра. В это время в Риме находились братья Медичи, Пьеро и Джованни, друг Чезаре по университету. Медичи уже бежали из Флоренции. К этому их вынудили французы и проповеди Савонаролы.
Во дворце кардинала Сфорца ранее, в бытность Родриго кардиналом, проживала семья Борджа, но, став Папой, Александр подарил его Асканьо. Все сходились на том, что более прекрасного дворца в Ватикане не было.
В тот вечер Чезаре вернулся в прежний дом отца со своими друзьями, с которыми гулял всю прошлую ночь.
Стены холла украшали прекрасные гобелены, на которых искусные мастера запечатлели значительные события истории человечества. Гобеленов хватало и в других комнатах, а их полы устилали бесценные восточные ковры, расцветка которых гармонировала с цветом атласной и бархатной обивки мягкой мебели и хорошо сочеталась с резными столами, буфетами, комодами, сработанными из ценных пород дерева.
В тот вечер главный зал дворца отдали под танцы, в мезонине играл маленький оркестр, под музыку которого и танцевали молодые пары.
После окончания очередного танца к Чезаре, пару ему составляла молодая прекрасная куртизанка, подошел Гонсалво де Кордоба, очень сильный, всегда серьезный мужчина, который в этот вечер выглядел на удивление печальным. Поклонившись, он спросил Чезаре, не сможет ли тот поговорить с ним наедине.
Чезаре извинился перед своей дамой и увел испанского капитана на открытый балкон, на котором часто играл ребенком. Балкон выходил во внутренний дворик, где гости прогуливались, разговаривали, смеялись, закусывали и пили густое красное вино, чаши с ним слуги разносили на серебряных подносах.
Но всеобщее веселье только подчеркивало печаль капитана, его обычно приятное лицо перекосило от ярости.
— Чезаре, ты и представить себе не можешь, как я злюсь на твоего брата. Этого никто представить себе не может.
Чезаре дружелюбно положил руку на плечо капитана.
— А что еще натворил мой брат?
От напряжения у капитана сел голос.
— Ты понимаешь, что твой брат не принимал участия в сражении за Остию?
Чезаре широко улыбнулся.
— Да, дорогой капитан, в этом у меня не было ни малейших сомнений. Ибо мы победили.
— А тебе известно, что теперь Хуан присвоил себе лавры победителя? — Чезаре оставалось только изобразить сочувствие. Капитан же просто кипел. — Хуан утверждает, что он, именно он — не мы, — разгромил французов.
— Он — пустоголовый хвастун, и его утверждения нелепы, — отчеканил Чезаре. — В Риме ему не поверит ни один человек. Но давай подумаем, что можно сделать, чтобы загладить нанесенную тебе обиду.
Гонсалво никак не мог успокоиться:
— В Испании я бы вызвал его на дуэль. Но здесь… — у него перехватило дыхание. — Ты знаешь, этот наглый дурак распорядился отлить бронзовую медаль в честь своей победы.
Чезаре нахмурился.
— Медаль? — повторил он. Об этом он слышал впервые.
— С его профилем. И надписью: «Хуан Борджа — победитель при Остии».
Чезаре едва не рассмеялся, узнав об очередной глупости Хуана, но сдержал смех, чтобы еще пуще не распалять гнев Гонсалво.
— В папской армии, да и среди французов нет ни одного солдата, который не знал бы правды. Это ты, Гонсалво де Кордоба, и только ты, победитель при Остии.
Но слова Чезаре не успокоили испанского капитана.
Его глаза яростно сверкнули.
— Хуан Борджа? Победитель при Остии? Мы еще с этим разберемся. Мне следовало его убить. Я еще могу… — он развернулся и покинул балкон.
Чезаре задержался. Глядя в темное ночное небо, задался вопросом, как случилось, что он и тот, кого называли его братом, могли появиться на свет из чрева одной женщины. Причуда судьбы, другого объяснения он не находил. Но прежде чем вернуться в танцевальный зал, вновь бросил взгляд во дворик.
Под ним, у фонтана, его брат Хофре о чем-то говорил с испанским капитаном и высоким, стройным молодым человеком. Слов Чезаре разобрать не мог: голоса они не повышали. Де Кордоба с головой ушел в разговор, тогда как молодой человек постоянно озирался, словно кого-то искал. Но более всего Чезаре поразил Хофре, обычно добродушный и веселый. На этот раз на его лице отражалась дикая, звериная жестокость.
Чезаре уже хотел позвать брата, но тут чья-то рука легла на его плечо. Обернувшись, он увидел дона Мичелотто. Прижимая палец к губам, он увлек Чезаре от края балкона, туда, где их не могли увидеть из дворика. Скрытые тенью, они наблюдали за происходящим внизу. Капитан улыбнулся, пожал руку Хофре. Когда же Хофре протянул руку молодому человеку, Мичелотто заметил, как блеснул в лучах луны большой синий топаз, украшавший перстень. Указал на него.
— Обрати внимание, Чезаре. Это Ванни, племянник Орсини, — и Мичелотто исчез так же быстро, как и появился.