Пещера Лейхтвейса. Том первый
Шрифт:
Пуля попала несчастной девушке прямо в грудь, так как она в момент выстрела бросилась вперед и заслонила собой Лейхтвейса. Она металась на полу в ужасных муках, и кровь ручьем струилась из ее раны.
Призрачным светом озаряла луна эту ужасную картину. Где-то в лесу слышалось жалобное пение соловья. Рука лесничего беспомощно опустилась. Но в то же мгновение он разразился рыданиями и упал на колени рядом со своей дочерью.
— Что я сделал! — рыдал он. — Боже милосердный, что я натворил. Елизавета, дитя мое! Счастье мое, радость моя! Я убил тебя!
Страшным отзвуком пронеслись его слова по всему дому. Чья-то рука прикоснулась к плечу обезумевшего от ужаса старика, и раздался страшный крик:
— Злодей! Ты убил нашу дочь!
То была Кристина, преданная жена Рорбека.
Старик Готхольд рыдал, как ребенок: когда-то он носил Елизавету на руках, и сердце его разрывалось от горя и сострадания теперь, когда она, обливаясь кровью, боролась со смертью.
Один только рыжий Иост насмешливо глядел на эту картину.
Лесничий положил голову своей дочери к себе на колени, а жена его, опустившись около нее, рвала на себе волосы и оглашала весь дом отчаянными криками. В одну ночь, в один час, мирный дом лесничего наполнился ужасом и отчаянием.
— Она еще жива. Она еще дышит, — хрипло проговорил Рорбек. — Готхольд, садись скорей на коня. Привези врача из Висбадена. Не жалей коня.
Старик Готхольд выбежал из комнаты, и спустя несколько минут послышался топот быстро скакавшей лошади, на которой он помчался в город.
Тем временем Рорбек и Кристина подняли Елизавету и положили ее на постель. Она лежала с закрытыми глазами и не шевелилась. Лишь только когда мать ее кое-как перевязала рану, она вздрогнула несколько раз и слабо застонала.
Рорбек избегал взгляда жены. Они делали все, что могли, для спасения Елизаветы, но делали это как-то механически, не как живые, разумные люди, а как манекены.
— Принеси лампу, — приказал лесничий рыжему Иосту.
Тот ушел. Спускаясь вниз по лестнице, чтобы достать лампу, он пробормотал:
— Она не должна приходить в себя, иначе она выдаст Риго и, пожалуй, меня. Черт возьми. Зачем старик послал за доктором Готхольда, а не меня! Я затянул бы его приезд, а тем временем она истекла бы кровью.
Рыжий Иост был типичный негодяй, которого не тронула даже эта потрясающая семейная драма, одним ударом разбившая жизнь трех человек.
Иост принес лампу и поставил ее в комнате Елизаветы на стол. Лесничий сделал ему знак удалиться.
— Что ты намерен предпринять? — глухим голосом спросила Кристина.
— Я исполню свой долг, — ответил лесничий и в первый раз после катастрофы взглянул на жену. — Когда солнце взойдет, я пойду в Висбаден и отдам себя в руки правосудия. Пусть запрут меня на всю жизнь в тюрьму, пусть поведут меня на эшафот, здесь, — он ударил себя кулаком в грудь, — здесь вечно будет точить червь, и до гробовой доски меня будет терзать мысль, что я убил свою дочь.
Он опустился на колени и зарыдал, как ребенок.
— Расскажи мне все, как было, — беззвучным голосом сказала Кристина. — Я все еще не понимаю, как все это произошло. Ты внезапно ворвался в дом, и, прежде чем я успела спросить, в чем дело, ты вместе со своими помощниками побежал наверх.
— Мы напали на след Лейхтвейса в лесу, — отрывисто говорил Рорбек. — След этот шел к моему дому. Я с Готхольдом прибежал сюда. На дворе мы застали рыжего Иоста, он крикнул нам: «Хозяин! Лейхтвейс находится в спальне вашей дочери. Скорей, ловите его, накажите за то, что он соблазнил ваше дитя». У меня в глазах появились красные круги, я ничего больше не слышал и не видел. Я помчался наверх по лестнице, все еще надеясь, что рыжий Иост солгал. Но когда я открыл дверь, то увидел этого дьявола Лейхтвейса, а Елизавета в ночном одеянии лежала на постели. Суди меня, проклинай меня, после того как мы всю жизнь прожили с тобой мирно и счастливо. Но я не мог поступить иначе — я выстрелил в Лейхтвейса. А тут Елизавета заслонила его собой. Он бежал, а она упала, обливаясь кровью.
Старик снова зарыдал. Он взял руку дочери, целовал ее, обливал слезами и наконец воскликнул:
— Елизавета! Дочь моя! Если я не прав, если ты осталась чиста и непорочна, то прости меня, твоего несчастного отца, который в твоем лице лишается счастья всей своей жизни, которому остается только одно — умереть в горе и отчаянии.
Вдруг Елизавета подняла свою бледную руку и положила ее на седую голову старика.
— Я невинна, отец мой, — чуть слышно прошептала она, — я прощаю тебя от всей души. Отец! Мать моя… Бог свидетель… Я умираю невинной!
Она потеряла сознание. А старики родители сидели крепко обнявшись. Кристина утешала как могла мужа, прося у него прощения за свои резкие слова.
— Что бы ни случилось, — говорила она, — мы с тобой не расстанемся, а если тебя посадят в тюрьму, то я где-нибудь вблизи найму маленькую комнатку и буду ждать того времени, пока ты снова выйдешь на свободу.
— Дорогая моя! — воскликнул Рорбек. — Ради тебя Господь пощадит и нашу дочь. Елизавета будет жить, а меня, быть может, герцог помилует. Ведь я хотел убить не ее, а разбойника, которого застал в своем доме.
Несчастным родителям, ожидавшим прибытия врача, часы казались вечностью. Наконец раздался скрип колес, и вскоре после этого в комнату вместе с Готхольдом вошел молодой человек.
— Старик доктор захворал, — доложил Готхольд, — и не может приехать, так что я привез молодого доктора Зигриста. Он спасет Елизавету, если только ее еще можно спасти.
Молодой врач, судя по наружности, человек очень интеллигентный и добрый, не стал тратить время на расспросы, а быстро подошел к постели и исследовал рану.
Елизавета застонала от боли. Рорбек с женой в ужасе и страхе внимали этим звукам, а старик Готхольд, державший лампу и светивший доктору, заплакал.
Наконец Зигрист обернулся и произнес дрожащим от волнения голосом:
— Ваша дочь, господин лесничий, тяжело ранена, но есть надежда, что ее можно будет спасти.
Рорбек схватил руку врача и хотел ее поцеловать. Но Зигрист вырвал руку и торопливо проговорил:
— Времени терять нельзя. Прежде всего надо остановить кровь. Я наложу повязку, а вы, госпожа Рорбек, должны следить за тем, чтобы ваша дочь в бреду не сорвала ее, иначе она погибнет.