Песий бунт
Шрифт:
Через несколько минут, согнутый в дугу от прямого попадания подметки кирзача в лодыжку, пытаясь вдохнуть сквозь стену тошнотворной боли в солнечном сплетении Умник прошипел
– Сдаюсь…
Дима отошел, спокойный и равнодушный и единственный избежавший хоть каких то следов драки. Но Умник продолжал кипеть – эта мелюзга, этот дегенерат, этот проклятый импотент, осмеливающийся идти против большинства и не любить то, что любят все – уделал его, как дворовая шпана уделывает бледного скрипача. Обводя стоянку глазами и чувствуя, как не выплеснутая ярость кровяной сеточкой обволакивает мир, Умник вскочил и рванулся в чащу, надеясь схватиться хоть с собачьим патрулем. Сидящая у костра троица проводила его неприязненными взглядам,
– Господи, грех то какой… помолиться надо за обидящих нас… может, отведет господь всемилостивый злобу сатанинскую от него.
А Умник ломился сквозь чащу с таким треском, с каким мог бы ломиться раненый кабан – и каждую секунду ждал броска на спину тяжелого тела и был готов к этому. Но ничего не происходило… Умник, вздымая кузнечными мехами ребра, все таки не останавливался – выход из леса был запрещен, он это знал, и рано или рассвирепевшие неповиновением волкодавы его остановят и вонзят клыки в измученную плоть…
Ветки хлестали по его лицу, ноги скользили и подворачивались на бугристых корнях, воздух, рвущийся в прокуренных легких, не давал кислорода, мир вокруг уже качался и плавал в полуобморочном тумане…
Вдруг лес расступился и Умник буквально выпал к ровной решетке железного забора – а за ним тянулся другой, из бетонных плит, унылый и серый… Еще не веря своему счастью, пробуксовывая подошвами по мягкой земле, рванулся Умник к видному проходу, боясь, что в последний момент его настигнут таки кавказцы. Решился осмотреться и отдышаться он только тогда, когда в лицо ему рыкнула смрадным облаком первая машина и собаки, патрулирующие улицы, не обратили не него никакого внимания.
Умник рванул к себе домой – он нутром чувствовал, что это свое приключение или плен (пойди разбери) он сможет использовать с максимальной выгодой.
Глава 4
Скажи Борису Глебову кто нибудь всего год назад, что он будет благословлять взбунтовавшихся собак ежедневно, то рассмеялся бы Борис в лицо такому фантазеру. Он был уверен в своем будущем, в своей карьере, которая шла вверх подобно горной асфальтовой дороге, и был уверен в себе. Он знал, что никогда не будет опаздывать, подобно его друзьям из Литературного института, не будет жрать ханку в три горла накануне важной встречи, не будет являться к начальству с вызовом в глазах и нечищеными ногтями. Не будет работать с прохладцей и при этом ставить собственное мнение выше других…. Нет, он смотрел в глаза начальникам, как оголодавшая на морозе кошка, он всегда был обязателен, отутюжен и поглажен, он никогда не высовывался вперед – так что любой обличенный властью бездарь рядом с ним казался гением.
И вот, на взлете он оказался сбит чьей-то безжалостной рукой – но кто бы мог подумать, что именно это его падение станет ступенькой для нового, еще более головокружительного взлета!!
После встречи на Тверской прошло меньше месяца – и Борис, все еще не веря своему счастью, не мог не нарадоваться на судьбу. Подружка Таня, та, что так вероломно покинула его после позорного провала, вернулась воплощенной любовью, нежностью и терпением, неведомые благодетели положили ему такой оклад, какой и не снился на телевидении. При этом единственное, что оставалось ему делать – это надувать щеки, как Киса Воробьянинов, и важно смотреть по сторонам.
Он учил наизусть речи, которые готовил ему длинноволосый Евгеха – учил не просто так, а вызубривал, вдалбливал в себя каждую букву, сливался с ними в одно целое и скоро мог чесать языком без остановки. целые стопки выданных ему листков он проговаривал, как свои.
А Танечка сидела между монитором компьютера и телефоном, собирала информацию – изящно изогнутая спинка, аккуратненький задок, потупленные ресницы и порхающие по клавиатуре пальцы. Иногда Боря, просто очумев от такого чуда, подходил и нежно обнимал ее
Слоноподобная Анжелика сдержала свое слово – они сняли офис в центре, прямо напротив той самой кофейни, стекла которой потрясала пудовым кулаком вдохновительница и организатор ОПС – общества пострадавших от собак.
Офис появился, как только понадобилось проводить собрания членов общества, собирать взносы, вербовать людей на митинги. Квартира Бори Глебова, хоть и обставленная на зависть любому московскому снобу, для таких глобальных целей не подходила.
Офис был оформлен по последнему слову политической жизни – на стенах красовались плакаты, глядя на которые было страшно выходить на улицу. Свирепо оскаленные пасти жутких тварей с выпирающим ребрами и облезшими шкурами, ярко изображенные блохи, глисты и всевозможные болезни – гнойные язвы, расчесы, клещи и прочее. Был один плакат, на который смотреть не мог даже привыкший к своему офису Борис Глебов. На нам мерзкие, лопающиеся от жира собаки распинали маленькую худую девочку, держа ее за руки слюнявыми пастями. И надпись из кровоточащих букв гласила – «такого будущего ты хочешь своим детям?»
Стопками лежали листвки и брошюры, в которых слуги борзого пера не щадили красок, уверяя еще не прозревших обывателей в том, что все городские беды происходят исключительно от засилья этих мерзких существ. Борис Глебов блаженствовал – он наконец то смог себя почувствовать в эпицентре бурлящей жизни, в том числе и богемной. В определенных кругах стало модно быть членом партии ОПС – и когда ему, как лидеру, протягивала жеманную ручку какая – нибудь модно – сиплая певица, он был на седьмом небе от счастья. Как ни странно, но в общество пострадавших от собак потянулись даже люди, а недавнем прошлом собак имевшие и любившие. И если бы кто знал, как эта любовь выражалась, то, наверное, удивление сразу бы прошло. Одна дама так любила свою собаку, догиню, что даже в плюсовую температуру водила ее в ватной куртке. Она так любила свою собаку, что не отпускала ее с поводка – а вдруг убежит и пообщается со страшными дворнягами? Чтобы собак не подцепила какую-нибудь заразную болезнь, ей не дозволялось нюхать землю, а уж метки, расцвеченные зимой всеми оттенками мочи, и тем более. Логика у женщины была железная – мы же не нюхаем друг другу задницы, почему же собаки должны?
Когда в один прекрасный день собака, страшно щелкая зубами, пошла на кормилицу и располосовала ей кожаное пальто, то с заботливой тетей случился обморок. И вот теперь она, до смерти обиженная на всех собак мира, возглавляла в ОПС отдел нарушения прав человека. Именно к ней стекались возмутительные факты ограблений продуктовых сумок среди бела дня.
Второй отдел ОПС назывался несколько странно – за свободу распоряжения собственной жизнью. Но он был самый большой и значимый, поскольку именно в него поступали жалобы и проклятия тех бедолаг, которые себе не беду попадали в окружение собачьих глаз.
Сначала количество пострадавших исчислялось десятками, потом сотнями, потом тысячами. Только из этого отдела Анжелика требовала ежедневные сводки и читала их, хмурясь.
Третий отдел назывался поэтично – БЗП, что значило борьба с засильем псов. Но при всей серьезности аббревиатуры он, увы, бездействовал. Сидящие там испитые мужички, хоть и назывались эмиссарами по зачистке улиц, на эти самые улицы даже выходить боялись. Было всем известно, что теряет человек, попавший в песье кольцо – а пьянство возвышало их над страдающей и трезвой толпой. Мужички ничего не делали, только ежедневно сосали ханку и спали в обнимку с орудьями для лова собак, но Анжелика ими дорожила. Каждому приходящему в общество показывались родные деградировавшие физиономии и делался прозрачный намек, что не зря партия берет взносы. Они ведь тоже когда-то не пили…