Песнь небесного меча
Шрифт:
— Собираешься вздремнуть? — спросил присоединившийся к Финану отец Пирлиг.
— Идем к воротам, — повторил я.
Это было похоже на сон. Я шел, но мысли мои блуждали где-то в другом месте.
«Вот так мертвец и ходит по нашему миру», — подумал я.
Потому что мертвец и впрямь вернулся. Не Бьорн, притворившийся, будто встал из могилы. Но в самой густой темноте ночи, когда
«Они должны лишь наполовину видеть этот мир, — подумал я, — словно знакомые им места подернуты зимним туманом».
И я гадал — не наблюдает ли сейчас за мной отец. Почему я подумал о нем? Я не любил отца, и тот не любил меня. Он умер, когда я был еще мальчиком. Но отец был воином, поэты слагали о нем песни. И что бы он обо мне подумал?
Я шел по Лундену вместо того, чтобы атаковать Беббанбург. Ведь именно им я и должен был заниматься: отправиться на север, потратить все свое серебро на то, чтобы нанять людей и повести их на штурм по перешейку земель крепости, а потом вверх, на стену, к высокому дому, где мы учинили бы великую резню. Тогда я смог бы жить в своем доме, в отчем доме, отныне и всегда. Я мог бы жить рядом с Рагнаром и быть далеко от Уэссекса.
Однако мои шпионы — а в Нортумбрии на моем жалованье была дюжина шпионов — рассказали, что дядя сделал с моей крепостью. Он закрыл дальние от моря ворота, полностью снес их и на их месте возвел каменные высокие укрепления. Теперь тому, кто пожелал бы проникнуть в крепость, пришлось бы идти по тропе, тянувшейся к северному краю утеса, на котором стоял Беббанбург. И каждый шаг по этой тропе проходил бы под новыми высокими стенами, откуда нас непрерывно атаковали бы. А у северного края крепости, где ярится и бьется о скалу море, тропа кончалась у маленьких ворот, за которыми была крутая дорога, ведущая к еще одной стене и еще одним воротам.
Беббанбург был запечатан, и, чтобы взять его, требовалась армия, на которую не хватило бы и всего накопленного мной серебра.
— Пусть вам повезет!
Женский голос вырвал меня из раздумий.
Люди старого города не спали; они видели, как мы проходим мимо, и приняли нас за датчан, потому что я приказал своим людям спрятать нагрудные кресты.
— Убейте ублюдков-саксов! — крикнул кто-то еще.
Наши шаги отдавались эхом от стен высоких домов, не ниже трехэтажных. Некоторые кирпичи этих домов были красиво разукрашены, и я подумал, что некогда такие дома стояли по всему миру.
Я вспомнил, как в первый раз взобрался по римской лестнице и как странно себя при этом чувствовал. Я знал — пройдет время, и люди должны будут воспринимать такие вещи как нечто само собой разумеющееся.
Теперь мир состоял из навоза, соломы и гниющего дерева. Конечно, у нас имелись каменные кладки, но быстрее было строить из дерева, а оно гнило. Однако, похоже, это никого не заботило. Весь мир сгниет, когда мы соскользнем из света во тьму, став еще ближе к черному хаосу, в котором закончится этот средний мир — тогда, во время конца света, боги будут сражаться друг с другом, и вся любовь, свет и смех растают.
— Тридцать лет, — сказал я вслух.
— Это тебе столько? — спросил отец Пирлиг.
— Столько стоит господский дом, — ответил я, — если только ты не чинишь его все время. Наш мир разваливается на куски, отец.
— Господи, какой ты мрачный, — весело отозвался Пирлиг.
— И я наблюдаю за Альфредом, — продолжал я, — и вижу, как тот пытается привести наш мир в порядок. Списки! Списки и пергамент! Он похож на человека, возводящего плетни, чтобы остановить наводнение.
— Укрепи плетень получше, — вмешался Стеапа, прислушивавшийся к нашей беседе, — и он повернет поток.
— И лучше уж бороться с наводнением, чем в нем тонуть, — заметил Пирлиг.
— Посмотри на это! — сказал я, показывая на вырезанную из камня голову чудовища, прикрепленную к кирпичной стене.
Таких я никогда еще не видел — то был громадный косматый кот с открытой пастью; под ним был обколотый каменный резервуар — значит, некогда вода лилась из пасти в эту чашу.
— Смогли бы мы смастерить такое? — горько спросил я.
— Есть мастера, которые умеют делать такие вещи, — ответил Пирлиг.
— Тогда где они? — сердито вопросил я.
И я подумал, что все эти вещи — резьба, и кирпичи, и мрамор — были сделаны до того, как на остров пришла религия Пирлига. Не потому ли разлагается мир? Может, истинные боги наказывают нас за то, что столько человек поклоняются распятому богу? Но я не сказал об этом Пирлигу и промолчал.
Дома нависали над нами, кроме одного — тот рухнул и лежал в руинах.
У стены рылся пес; он остановился, задрал лапу, потом повернулся и зарычал на нас. В доме плакал младенец. Наши шаги эхом отдавались от стен.
Большинство моих людей молчали, опасаясь привидений, которые, по их мнению, обитали в этих памятниках былых времен.
Ребенок снова заплакал, еще громче.
— Там, должно быть, молодая мать, — радостно сказал Райпер.
Райпер — было его прозвище, оно означало «вор». Этот воин был тощим англом с севера, умным и хитрым. Хорошо, хоть он не подумал о привидениях.
— На твоем месте я бы предпочитал коз, — отозвался Клапа, — они не возражают против твоей вони.
Клапа был датчанином, поклявшимся мне в верности. И он действительно верно мне служил — огромный парень, выросший на ферме, сильный, как бык, и всегда жизнерадостный. Они с Райпером были друзьями и все время подтрунивали друг над другом.
— Тихо! — сказал я, прежде чем Райпер успел огрызнуться.
Я знал: мы приближаемся к западной стене.
Над тем местом, где мы высадились на берег, город раскинулся на широких выступах холма, на вершине которого находился дворец. Но теперь холм стал ниже, значит, мы приблизились к долине реки Флеот.
Позади нас небо светлело, начиналось утро. Этельред, наверное, решил, что я не смог предпринять свою предрассветную ложную атаку. Я боялся, что, поверив в мою неудачу, он и сам не станет атаковать. Может, Этельред уже ведет своих людей обратно на остров? В таком случае мы останемся совсем одни, окруженные врагами, и будем обречены.