Песнь о наместнике Лита. Тревожное время
Шрифт:
– Ох...
– Рокэ приложил ладонь к лицу.
– Если это такая месть, то очень изощренная, знаете ли.
– Знаю, только это не она. Я не хочу мстить вам за глупости Алана, лучше давайте пить и петь песни.
И Рокэ Алва продолжал игру; музыка из-под струн лилась то тоскливая, тяжелая, больная, а то сменялась быстрой и веселой, от которой живые люди непременно хотели бы пуститься в пляс. Ричард не хотел, помня про свою временную смерть, и они так сидели, однако ничего достойного не происходило. Впрочем, как и недостойное, тоже. Вино в бокале отчего-то не заканчивалось - неужто дурные происки Лабиринта?
Он понял, что к ним явилось само зло в самом дурном обличии. Рокэ, впрочем, уведомлять не следовало, поскольку соберано всея Кэналлоа посмотрел на дверь, и его обычно ярко-синие глаза почернели от ледяной злобы, а бледное лицо стало страшным. Но это лишь на миг, вскоре ярость сменилась беззаботностью, следовало принять такой же равнодушный вид и вертеть в руках опустевший, с алыми винными потеками внутри, кубок.
Музыка смолкла. Предстоял бой с исчадием Лабиринта, краткий и безжалостный. На плече одетого в черное и белое исчадия красовался королевский герб, он казался достаточно молодым, не старше двадцати пяти лет, и его смуглые щеки еще плохо знали бритву. Вздрогнув, Ворон отдернул тонкие пальцы от струн, словно обжегся.
Ведь ему тоже было необходимо справиться с мучительным липким страхом, обволакивающем душу, словно паутина, в котором нельзя признаться. Первый маршал Талига просто не имеет права чего-либо бояться, потому что обязан защищать. Те же обязанности и у надорского герцога, но тут Ричард с удивлением почувствовал, что былого ужаса больше не испытывает. Интересно, что стало отправным толчком к бесстрашию?
– Господин Первый маршал! Вы должны быть у Его Величества!
– заявила Изначальная Тварь голосом молодого посланца.
– Я никому ничего не должен, - голос Рокэ Алвы звучал твердо и спокойно, но не зло.
– Сегодня я буду сидеть у камина, и пить «Дурную кровь». Потому что я так хочу.
– Но Его Величество...
– Во дворце обитает множество придворных, способных развлечь одного короля. Передайте им всем, что пьяный маршал Рокэ предлагает им отправиться к кошкам и дальше.
И дальше... Это изощренное ругательство или слова с тайным смыслом?
– Господин герцог, - Тварь смутилась, видимо, была слишком молодой и неопытной в сманивании людей, - я так не могу. Это слишком грубо.
– Тогда сдобрите вежливой куртуазностью. Хотите выпить?
– Рокэ зачем-то подмигнул Ричарду.
– Нет...
– Хотите, но боитесь, - пожал плечами Алва, - потому что тем, у кого лиловые глаза, страшно не вернуться к сородичам. Ладно, идите.
Оскорбленная разоблачением Тварь выскочила и напоследок от души шарахнула дверью об косяк, Ворон же глухо и зло рассмеялся.
– Раз уж мы с этим столкнулись, Дикон, - проникновенно сказал он, - то запомни, что в Лабиринте нельзя идти ни за кем. Особенно на зов королям. Королей, женщин и собак лучше держать в строгости, иначе они обнаглеют, а нет ничего противнее обнаглевшего короля.
– Я не согласен насчет женщин, - упрямо проговорил юноша.
– Вы зря их оскорбляете.
– Допустим, есть честные дамы. Но в остальном...
– У меня три сестры и мать.
– Конечно. Замнем эту тему.
Ричард кивнул и решил выпить еще вина,
Ветер...
Ярость молний, стойкость скал
Ветер...
Крики чаек, пенный вал
Ветер...
Четверых Один призвал
Ветер...
Скалы...
Лед и Пепел, с гор обвал.
Скалы...
Миг и Вечность, штиль и шквал
Скалы...
Четверых Один призвал
Скалы...
Ричард Окделл знал текст этой песни, ее как-то напевал отец, направляясь в свою башню, когда матушка удалилась в сторону часовни, молиться Создателю, он знал, что Эгмонт чтит Ушедших, и тогда отчего-то запомнил все слова до конца. И юноша несмело запел.
Молния...
Сквозь расколотый кристалл
Молния...
Эшафот и тронный зал
Молния...
Четверых Один призвал
Молния
Волны...
Правда стали, ложь зеркал
Волны...
Одиночества оскал
Волны...
Четверых Один призвал
Волны...
Сердце...
Древней кровью вечер ал,
Сердце...
Век богов ничтожно мал,
Сердце...
Четверым Один отдал
Сердце...
Вот и все, теперь стоило вернуться к жизни, потому что затягивать с нахождением в посмертии было нельзя - они с эром затеяли это исключительно ради убеждения в том, что Лабиринт действительно существует. Пора прийти в себя и продолжать жить, однако Ричард с удивлением и досадой понял, что не может пошевелиться. Неужели вино плохо влияет даже в Лабиринте?
А еще они с Алвой отвлеченно разговаривали о Людях Чести, шпагах, лошадях и музыке. Ричард объяснял монсеньору, как опасны Штанцлер и Придд, а тот уже в третий раз за этот вечер безразлично пожал плечами и сравнил этих людей с надутыми павлинами.
– Кансилльер трус, - заметил Рокэ, - в отличие от вашего отца. Именно поэтому он отправил Эгмонта на смерть и живет припеваючи.
– Как он погиб?
– пьяно выдавил из себя Дикон.
– Всегда хотел спросить...
– На линии, юноша, я даже не удивлен вашей неосведомленности. А я хотел спросить у вас: какого змея вы, ничего не узнав толком, ввязываетесь в различные интриги, передряги и плохие приключения. Вам что, там медом намазано?
– Это Колиньяру намазано!
– возмутился Ричард.
– И по гербу полагается...
– Правильно, а вы и рады были подстегнуть молодого дурня на глупости. Вы страшный человек, Ричард Окделл, так я выпью за то, чтобы ваш разум пошел на благо Талигу, а не во вред. И вы пейте тоже. В жизни, следующим утром, вам будет худо, так постарайтесь вытянуть побольше из смерти. А я спою вам песню.
Ричард лежал, закрыв глаза, и слушал музыку, песню, странные звуки за плотно закрытой дверью, а потом перестал понимать, где и с кем находится. Очень скоро человек с гитарой исчез, а полутемную комнату сменили странные коридоры, в которых почему-то горел удивительный желтый свет из углов, и в которых он находился один. Где-то поблизости ходила сама смерть, отвратительная, равнодушная и безмерно жестокая, а эра рядом не было.