Песни и сказания о Разине и Пугачеве

Автор неизвестен

На вопрос мой, каким образом Пугачев женился, — Филипп Иванович отвечал:

— Подгадил кто-то! Поговаривали про |Толкачевых, якобы они присоветовали ему жениться. Есть когда взаправду они присоветовали, — заметил Павлов, — то великий грех на душу взяли, незамолимый: от живой жены жениться не подобает. Да и его-то, батюшку, в искушение ввели; чай, спокаялся и он, да поздно: «снявши голову, над волосами не плачут», — старые люди так говаривали. После его женитьбы казаки наши стали уклоняться от него: значит,усумнились в дем. Осталась при нем самая малость казаков. Правда, собирал он рати много, да все из крестьян: что толку-то? С такою ратью ничего не поделаешь, хоть бы и совеем ее не было. (Разбил

его князь Голицын под Татищевой, и с той поры пошел он наутек, — нигде удачи не имел. Напоследок попался в руки царицы, первой своей супружницы.

А был он, родитель сказывал, был он воин настоящий, за редкость таких: и храбый, и проворный и сильный, просто богатырь! В гору лошадь обгонял! А раз, под Оленбурхом, сам своей персоной один батареей управлял, всех двенадцать орудий было, а он успевал и заправлять, и наводить, и палить, и в то же время полковникам и енералам своим приказанья отдавал. Вот он молодчина какой был! А деньги, порох и всякие снаряды из авропии получал: значит, сугласнички его высылали ему. И был он грамотный.

При этих словах я заметил, что по всем сведениям, какие мы имеем, самозванец Пугачев был безграмотный. Но Павлов возразил:

— Как не знать ему грамоты? Он немец был!! ¹

39

.. Удалился он из Питера на кораблях, —говорил Семен Маркович Стольников, восьмидесятилетний старик, житель Генварцевского фор-

¹ Фразу «как не знать ему грамоты? Он немец был», я не от одного Павлова слышал, а от многих и многих стариков. (Примеч. И. И. Желеднова.) поста, — и был в разных иностранных землях, а напоследок объявился на Лике.

— Шел со своею ратью из Яицкого городка к Олеябурху, Самарской стороной, — продолжал старик, — а Мартемьян Михайлович Бородин с своим отрядом пробирался туда же Бухарской стороной. С форпостов Петр Федорович забирал всех казаков в свою рать. В Генварцеве останавливался ночевать у нас в доме, родителя моего пожаловал в енаралы. В Берде остановился и всю разграбил. Весь товар из лавок перешел в руки к нашим казакам. И было пьянство в Берде от всего света, просто разливанное море. Из Берды казаки наши, то-ись генварцевские, вернулись и привезли — с собой мешки. Бабы спрашивают: что у них в мешках? А казаки говорят: «портянки!» Бабы полюбопытничали, развязали мешки и ахнули: мешки битком набиты были штофом, левантином, парчей и всяким шелковьем! Из этих самых портянок бабы наделали себе и сарафанов, и фуфаек, и разного одеянья. Вот какие были портянки!

— Жутко приходилось Олеябурху, — говорил старик. — Мартемьян Михайлович и все, кто там в осаде сидел, ели лошадину, и ту да честь. Едва ли бы Оленбурх удержался, есть когда сам он не испортил дело свое безвременной женитьбой. Лишь только государыня узнала, что он женился на Устинье Петровне, точае же и послала самого вернейшего ей енарала, князя Голицына, приказала, чтобы непременно разбил его. И Голицын постарался, разбил его под Татищевой. С той поры он и пошел скитаться. Напоследок с Уденей сами же казаки представили его в город, а оттуда к государыне в Питер препроводили. Государыня заключила его в монастырь; там он и дни свои скончал.

На вопрос (мой: «кого же казнили?» Семен Маркович отвечал, как обыкновенно и другие отвечали, вот что: «бог весть (кого, только не его! Знамо, подыскали такого человека».

40

—.. Когда он подступал под наш город, — говорил восьмидесятишестилетний старик, житель Илецкого городка, Василий Степанович Рыбинсков, — атаман Портнов подготовил команду, чтобы не впускать

его в наш город и не кориться ему. Сначала казаки послушались атамана, — человек-то он был хороший, казаки любили его, и по его приказу подпилили сваи под мостом, чтобы нельзя было по нем пройти. А он, не будь дурен, заехал с яицкими казаками вверх от города и вплавь перебрались через Яик на нашу сторону. Атаман Портнов, Лазарь Иваныч, и команда в триста человек стоят у моста и ждут, думают, что он тут на них пойдет, а он задами вступил в город и взял его. Команда оробела и преклонилась ему. Лазарь Иваныч и тут вздумал супротивничать, и потому самому Петр Федорович велел казнить его, и повесили Лазаря Иваньгча!. А есаул Жеребятников успел ускакать в Оленбурх и тем самым избавился казни.

— Родитель мой, — продолжал рассказчик, — состоял при Петре Федоровиче, но не долгое время. Из-под Татищевой, когда князь Голицын разбил их, отец мой бежал домой; а после при допросах отрекся, показал, — что состоял при нем из-под неволи, смотря на других; а когда-де уверовал, что он не царь, тотчас же-де и бежал от него. Этим самым показанием отец мой и спас себя, остался без наказания. А других прочих из нашей братии куда как крепко жарили плетьми, кто до конца держал его сторону и считал его за царя, а иных смертию казнили.

— А кто он был по-твоему? — спросил я Рыбинскова.

— Знамо кто: Петр Федорович! Об этом и толковать нечего, — отвечал Рыбинсков.

А потом, когда я высказал совсем противное мнение, старик заговорил:

— Коли нам веры нет, можно, чай, поверить командирам. После того как он бежал из-под Татищевой, нагнали в наш город много солдат и гусар. Гусарский командир у нас в доме квартировал и почасту с отцом моим беседовал об нем, расспрашивал, каков он из себя. Отец, не таясь, сказывал: такой-де и такой.

— А нет ли на лице у него знака какого? — спросил гусарский командир.

Отец сказал: — Есть!

— Какой? — спрашивает гусарский командир.

— Под левым глазом маленький рубчик, — говорит отец.

— Ну, так и есть! — сказал гусарский командир и вскочил индо с места. — Самый он и есть, Петр Федорович!

— А другим прочим командирам куда как противно было, коли казаки показывали об нем, что он не Пугач, а царь, — продолжал Рыбинсков. — Бывало, пригонят к допросу казаков, поставят в ряд и по одиночке с крайнего начнут допрашивать:

— Как признаешь Пугача? — спрашивают командиры.

— Как вы, так и я! — отвечает иной казак.

— Однако как? — спрашивают командиры.

— Знамо как: император! скажет казак.

— Врешь!!! — говорят командиры и цыкают. — Он подлый казачишка! Понимаешь ли, пустая твоя борода?!

— Понимаю-ста, — говорит нехотя казак. — Быть по-вашему: казачишка — так казачишка.

— То-то же! — говорят командиры. — И вперед так говори: он подлый казачишка!

— Слушаю-ста! — говорит казак, а сам думает, как бы только отделаться.

А со стороны иной казак не вытерпит, да и скажет:

— Зачем напрасно корить человека? какой он казачишка? Разве казак, — вот это дело!

— А! — кричат командиры. — Не казачишка, казак! Так мы же вам покажем. Плетей!

И отдерут бедняжку, словно Сидорову козу* А за что? Не хотел Пугача назвать паскудным именем: казачишкой. После того всякий и говорит, что угодно командирам, а в душе-то у каждого другое. . Да ничего не сотворишь, супротив начальства не пойдешь: сила солому ломит. Есть когда бы в самом деле то был Пугачев, то-ись донской казак Емельян Пугачев, а не Петр Федорович, то Мартемьян Михайлович Бородин не пропал бы! — прибавил Рыбинское. — А ведь всему миру известно, — заключил старик, — что Бородин сгинул в Питере. А от (кого? Все от него же, то-ись от Петра Федоровича: он его и допек!