Песочное время - рассказы, повести, пьесы
Шрифт:
От светиных слов внутри у Киса что-то болезненно ущемилось. Он почувствовал боль под ребром, в области диафрагмы, но даже толком не разобрав, отчего могло это быть, понял вдруг, что Света говорит ему это не так просто, что т(, о чем на самом деле она говорит, близится сейчас к нему, Кису, и она это знает и видит, а он нет.
– П-почту за честь, - вымолвил он с запинкой, садясь тотчас прямо. Света пока молчала. Однако же Кис, не зная точно, как понимать ее слова и боясь, кроме того, конфуза, молчания тоже испугался. Ему стало неловко, хотя внешне он и ответил впопад, и для того, чтобы неловкость сгладить, Кис спешно встрепенулся и заговорил обычным своим тоном, делая как бы вид, что смеется над собой: он где-то читал, что в этом заключен смысл романтической иронии.
– А-а, да, кстати!
– заговорил Кис.
– Я тут подумал: не покружить
Света в ответ надула было губы. Но тут же и рассмеялась - Кису в тон: в ее планы не входило отнюдь упорствовать в своем предложении.
– Попробуй, - сказала она, смеясь и поводя красиво плечами.
– Ирка-то от тебя без ума... Ага!
– прибавила она, взглянув на дверь, - вон, кажется, сама она; сейчас спросим. ("Сейчас" она произнесла как "щас".)
Действительно, при этих ее словах в прихожей раздались шаги и голоса - и в комнату вошло сразу целое общество. Но, к своему удивлению, дрогнувший сердцем Кис - он думал, что увидит Машу - увидел почти сплошь одни только незнакомые лица. И, собственно, кроме Иры, которая в самом деле вошла со всеми, но держалась особняком и, должно быть, как и Кис, никого не знала, - кроме нее Кису был тут знаком лишь пресловутый Лёнчик, тот самый, о котором говорил Тристану Пат, и чего, к слову же, Кис не слышал... Его, впрочем, едва ли бы и заинтересовало это, как не заинтересовало и Тристана: они с Лёнчиком недолюбливали друг друга.
Лёнчик - маленький, верткий, с кривой ухмылкой и злыми глазками на веснушчатом в желтую мелкую крапинку лице, с носом острым и хищным, вздернутым решительно вверх, уже даже своим видом не мог бы понравиться Кису. Все в нем говорило о том очень практическом, незамутненном чтением и всякой побочной чепухою взгляде на вещи, который, правда, был и у Пата - но, в отличие от того, не мягком и симпатичном, а, наоборот, воинственном. Каратышка-Лёнчик - это было видно - умел скалить зубы на жизнь.
Сейчас, как и всегда, он был оживлен. Он тотчас пожал руки Тристану и Пату, пропустив Киса, которого тоже, конечно, терпеть не мог и только косо хмыкнул, его оглядев, - и сунул нос за шкаф.
– Эге, Гаспарыч!
– заорал он тут же пронзительным смешливым голоском, словно пересыпанным от звука к звуку сиплыми песчинками и потому подходившим ко всему его облику.
– Ёлка, привет! Откуда ты его взяла?
Гаспарову он руку подал, хотя отличал про себя не более Киса, но говорить больше ничего не стал и сразу вынырнул обратно в studio.
Между тем приход его и тон Гаспарову не понравился. Тем более был он удивлен, заметив, что Ёла отвечала Лёнчику радушно и, должно быть, глядела на него как на тесного и теплого приятеля, отношения с которым давно установлены и обоюдно определены. Казалось, она даже была рада ему. Так это было и на самом деле - по случаю, о котором Гаспаров не мог, конечно, догадаться, хотя отчасти дело было в нем самом.
Попросту все объяснялось тем, что Ёла, решив про себя соблазнить слегка Гаспарова - это она решила еще тогда, когда услышала в первый раз, что он будет у ней на вечеринке, - от некоторой неопытности своей заключила сама с собой, что сделать это будет не так-то легко. Гаспаров казался ей слишком уж себе на уме, нелюдимым и мрачным, и, думая так, она сочла за лучшее взяться за него сразу, с порога. Но у нее было и чувство меры. Она хорошо знала, как вреден может быть перебор, а потому, добившись первого результата (добилась она его много быстрей, чем ожидала), сейчас же стала отыскивать украдкой повод, чтобы изменить весь ход дел: Гаспаров, в сущности, нужен был ей лишь для галочки, она не собиралась пополнять им список своих жертв. Лёнчик же, и сам по себе не вовсе ей безразличный (в глубине души Ёла не скрывала от себя этого), к удовольствию ее, явился как раз вовремя за шкаф, прервав их tкte-а-tкte так именно, как это ей было надо.
Она тотчас воспользовалась этим. Улыбаясь невинно Гаспарову, она отдала ему подаренные Кисом цветы, попросив его куда-нибудь их пристроить, поднялась вслед за тем с кушетки и, еще раз ему улыбнувшись - уже напоследок, - ушла встречать новых гостей.
Гаспаров приуныл. Оставленный в одиночестве в "келье", с цветами на руках, вначале попытался он объяснить себе, чем могла быть вызвана излишняя, на его взгляд, приветливость Ёлы в отношении ее к Лёнчику. Однако, как он ни старался, кроме дружбы меж Патом и Лёнчиком
Тут ему на миг показалось, что выход найден и что букет можно попросту оставить на толстом, переложенном закладкой томе Чехова (Ёла читала вперед по программе). Эстетически цветы шли к ребристому корешку. Однако сейчас же подумал Гаспаров и то, что Ёла, конечно, сделала бы это сама, без него, если б хотела, ей незачем было отдавать ему букет... В затруднении побарабанил он пальцами по колену. Теперь уж он ничего придумать не мог и сам это видел. Явиться в studio с букетом цветов, к тому же чужих, в руках он, разумеется, тоже не захотел. Пристроившись как мог удобнее на кушетке, закинув ногу за ногу и положив цветы на ворс коврика возле себя, решил он ждать, тем более что, судя по голосам в studio, новые гости не собирались задерживаться долго. Он еще взглянул на часы было без малого десять, - и, не имея другого занятия и устремив рассеянно взгляд на огонь, он стал следить за тем, что было слышно в гостиной. Вскоре он обнаружил, что без труда понимает порядок и смысл событий, происходивших там.
Гости - те, что явились с Лёнчиком, предводительствуемые им, составляли, вероятно, его уличную команду и были знакомы Ёле не больше, чем Гаспарову и всем прочим. Вошло из сразу человек пять или шесть, а потому на пороге, как они ни толпились, все уместиться не смогли. Они к тому же еще робели и не шли вперед, в studio, отчего задним поневоле досталось только выглядывать из прихожей через спины передних. Все они были уже слегка навеселе. С красноватыми от мороза лицами, в распахнутых настежь каких-то черных полушубках или в клетчатых дешевых пальто, с длинными шарфами навыпуск и в кромешных шапках с ушами, завязанными неплотно вверх, они составляли жалкое и вместе грозное зрелище. Входя, они галдели и пересмеивались, и так же, видно, галдели и пересмеивались на лестнице - в глазах их мерцало возбуждение от вина и сообщества,- но тут вдруг затихли, став у порога и, непроизвольно-почтительно улыбаясь, смотрели перед собой: чужой дом их смутил. Из всех них один Лёнчик чувствовал себя здесь в своей тарелке. Но и он, конечно, не мог не заметить общей принужденности; его оживление, его особое намеренное веселье было вызвано именно этим: он попросту старался показать своим, как именно следует тут себя держать. Сам он не церемонился и, на свой лад, был злобно-весел.
– Фиу!
– присвистнул он, выходя на подрагивающих молодцевато у колен ногах из-за шифоньера в studio и увидав в руках у Киса пачку "Ту".
– Самолеты курите? А-яй-яй. Дай-кось сюда - да не мне, не мне: даме, - уверил издевательски он его, ибо Кис что-то замешкался, протягивая ему сигареты.
– Я слаботу не курю...
Он выхватил проворно у Киса пачку, запустил в нее корявые цепкие пальцы с никотиновыми пятнами у суставов, вытянул за фильтр три сигареты и, дурашливо кобенясь, подошел к своим, среди которых и в самом деле была девица.
– Держи, моя звезда!
– громко, с преувеличенной комической нежностью объявил он ей, поднося веером сигареты и при этом, должно быть, в осмеяние хороших манер Киса, дернул ногой, шаркая.
– Дыми на здоровье!
Все из компании, включая девицу, хмыкнули и гоготнули с особым значением над "звездой". Неловкость их сразу убавилась. Они, впрочем, чувствовали еще некоторое стеснение, но видели хорошо, что Лёнчик не этого от них ждет, и уже послушно переминались, привыкая как бы к обстановке. Взгляды их осмелели. Кис, который с самого их прихода не вымолвил до сих пор ни слова и даже прятал зачем-то глаза, теперь через силу взглянул в лицо девице, вдруг решив, что вежливость этого требует... Но, странным образом, лицо ее рассмотреть ему почти не удалось. Правда, кругом ее шеи намотан был толстый вязаный шарф, скрывавший подбородок, а кроличья шапка, сильно сдвинутая вперед, придерживала челку над переносьем, однако же и без того лицо ее, дурно подмалеванное и невыразительное, ускользало как-то от внимания, не возбуждая памяти обыденностью черт. Кис увидел только полуоткрытые, искривленные улыбкой губы и блеск глаз, и поспешно отвернулся.