Пестрыя сказки [старая орфография]

Одоевский Владимир Федорович

„Что я за ключница?” закричала кукла, разсердилась, заплакала, — „?разв ты затемъ купилъ меня? Купилъ — такъ ллй, одвай, утшай. Что мн за дло до твоей души и до твоего хозяйства! — Видишь: я врна теб, я не бгу отъ тебя, — такъ будь же за то благодаренъ; мои ручки и ножки слабы, я хочу и люблю ничего не длать, ни думать, ни чувствовать, ни хозяйничать, — а твое дло забавлять меня. — "

И въ самомъ дл такъ было. Когда молодой человкъ занимался своей куклой, когда одвалъ, раздвалъ ее, когда цловалъ ея ножки — кукла была смирна и добра, хотя и ничего не говорила; но если онъ забудетъ перемнить ея шляпку, если задумается, если отведетъ отъ нея глаза, — кукла такъ начнетъ стучать о свой хрустальный колпакъ, что хоть вонъ бги. — Наконецъ не стало ему терпнья: возметъ ли онъ, книгу, сядетъ ли обдать, ляжетъ ли на диванъ отдохнуть, — кукла стучитъ и кричитъ, какъ живая, и не даетъ ему покоя ни днемъ ни ночью; — и стала его жизнь — не жизнь но адъ. Вотъ молодой человкъ разсердился: несчастный не зналъ страданій, которыя вынесла бдная красавица, не зналъ какъ крпко она держалась за врожденное ей Природою сердце, съ какою болью отдала его своимъ мучителямъ, или учителямъ — и однажды, съ просонья, — онъ выкинулъ куклу за окошко; за ето вс проходящіе его осуждали; однако же куклы ни кто не поднялъ.

?А кто всему виною? сперва басурманы, которые портятъ нашихъ красавицъ, а потомъ маменьки, которыя не умютъ считать дальше десяти. Вотъ вамъ и нравоученіе.

VIII

ТА-ЖЕ СКАЗКА ТОЛЬКО НА ИЗВОРОТЪ

Мн все кажется, что я предъ ящикомъ съ куклами; гляжу какъ движутся передо мною человчки и лошадки; часто спрашиваю себя, не обманъ ли ето оптической; играю съ ними, или, лучше сказать, мною играютъ, какъ куклою; иногда забывшись схвачу сосда за деревянную руку и тутъ опомнюсь съ ужасомъ.

Гёте Вертеръ — Переводъ Рожалина.

Хорошо вамъ, моя любезная, пишущая, отчасти читающая и отчасти думающая братія! хорошо вамъ на высокихъ чердакахъ вашихъ, въ тсныхъ кабинетахъ между покорными книгами и молчаливой бумагой! Изъ слуховаго окошка, а иногда —, извините, — и изъ передней вы смотрите въ гостиную; изъ нея доходитъ до васъ невнятный говоръ, шарканье, фраки, лорнеты, поклоны, люстры — и только; ?за что жь вы такъ сердитесь на гостиныя? смшно слушать! — вы —, опять извините за сравненіе, право не я виноватъ въ немъ, — вы вмст съ лакемъ сердитесь зачемъ баринъ здитъ четвернею въ покойной карет, зачемъ онъ просиживаетъ на бал до четырехъ часовъ утра, зачемъ изъ бронзы вылитая Стразбуржская колокольня считаетъ передъ нимъ время, зачемъ Рафаель и Корреджіо висятъ передъ нимъ въ золотыхъ рамахъ, зачемъ онъ говоритъ другому вжливости, которымъ никто не вритъ; — ?разв въ томъ дло? ?Господи, Боже мой! Когда выйдутъ изъ обыкновенія пошлыя нжности и приторныя мудрованія о простомъ, искреннемъ, откровенномъ семейственномъ круг, гд къ долгу человечества причисляется: вставать въ 7 часовъ, обдать въ 2 1/2 и ложиться спать въ 10? еще разъ скажу: ?разв въ томъ дло? ?Что можетъ быть отвратительне невжества, когда оно начинаетъ вамъ поврять тайны своей нелпости? ?когда оно обнажаетъ предъ вами все свое безобразіе, всю низость души своей? — ?Что можетъ быть несносне какъ видть человка, котораго приличіе не заставляетъ скрывать свою щепетильную злость противъ всего священнаго на свт; который не стыдится ни своей глупости ни своихъ безчестныхъ разчетовъ, словомъ который откровенно глупъ, откровенно золъ, откровенно подлъ и проч. и проч? ?Зачемъ нападаете вы на то состояніе общества, которое заставляетъ глупость быть благоразумною, невжество — стыдливымъ, грубое нахальство — скромнымъ, спсивую гордость — вжливою? которое многолюдному собранію придаетъ всю прелесть пустыни, въ которой спокойно и безсмысленно журчатъ волны ручья, не обижая души ни рзко нелною мыслію, ни низко униженнымъ чувствомъ? Подумайте хорошенько: ?вс ети вещи, заклейменныя названіемъ приличій,можетъ быть, не сами ли собою родились отъ непрерывающагося хода образованности? ?не суть ли он дань уваженія, которую посредственность невольно приноситъ уму, любви, просвщенію, высокому смиренію духа? ?Он не туманъ ли предъ свтомъ какого-то новаго міра, который чудится царямъ людскихъ мнній, какъ нкогда —, въ другіе вки, — чудились имь открытіе новой части земнаго шара, обращеніе крови, паровая машина и надъ чмъ люди такъ усердно смялись?

Нтъ, Господа, вы не знаете общества! вы не знаете его важной части — гостиныхъ! вы не знаете ихъ зла и добра, ихъ Озириса и Тифона. И отъ того: ?достигаютъ ли ваши епиграммы своей цли? Если бы вы посмотрли какъ смются въ гостиныхъ смотря мимоходомъ на ваши сраженія съ какимъ-то фантомомъ! смотря какъ вы плачете, вы негодуете, до истощенія издваетесь надъ чемъ-то несуществующимъ! О! если бы вы положили руку на истинную рану гостиныхъ, — не холодный бы смхъ васъ встртилъ; вы бы грустно замолкли, или бы отъ мраморныхъ стнъ понесся плачъ и скрежетъ зубовъ!

Попались бы вы въ уголокъ между двумя диванами, гд дуетъ сквозной перекрестный студеный втеръ, — отъ котораго стынетъ грудь, мерзнетъ умъ и сердце перестаетъ биться! Хотлъ бы я посмотрть, какъ-бы вы вынесли ету простуду! — достало ли бы у васъ въ душ столько тепла, чтобы замтить какъ какая-нибудь картина Анжело, купленная тщеславіемъ, сквозь холодную оболочку приличій невзначай навяла поезію на душу существа по видимому безцвтнаго, безчувственнаго; какъ аккорды Моцарта и Бетговена и даже Россини проговорили утонченнымъ чувствамъ ясне вашихъ нравоученій; какъ въ причуд моды перенеслись въ гостиную семена какой нибудь новой мысли только что разгаданной человчествомъ, — какъ будто въ цвтк, которую пришлецъ изъ странъ отдаленныхъ небрежно бросилъ на почву и самъ не ожидая того обогатилъ ее новымъ чудомъ природы…

Но гд я?… простите меня, почтенный читатель; я общалъ вамъ сказку и залетлъ въ какія-то заоблачныя мудрованія… то-то привычка, точно она хуже природы, которая сама такъ скучна — въ описаніяхъ нашихъ стихотворцевъ и романистовъ! Простите и вы меня, моя любезная пишущая братія! я совсмъ не хотлъ съ вами браниться; напротивъ, я началъ ети строки съ намреніемъ сказать вамъ комплиментъ —, дернулъ же меня лукавый —, простите, Бога ради простите: впередъ не буду…

Я началъ, помнится, такъ: хорошо вамъ, моя любезная пишущая братія, на высокихъ чердакахъ вашихъ, въ теплыхъ кабинетахъ, окруженная книгами и бумагами и проч., и проч.; вслдъ за симъ я хотлъ сказать вамъ елдующее:

Я люблю васъ и люблю потому, что съ вами можно спорить; положимъ что мы противныхъ мнній, — ну, съ вами —, разумется за исключеніемъ тхъ, съ которыми говорить запрещаетъ благопристойность, — съ вами потолкуешь, поспоришь, докажешь; вы знаете что противъ Логики спорить нельзя — и концы въ воду, — вы согласитесь; въ гостиныхъ не то; гостиная какъ женщина, о которой говоритъ Шекспиръ, что съ нею бьешься три часа, доказываешь, доказываешь — она согласилась — ?вы кончили, вы думали убдить ее? — ничего не бывало: она отвчаетъ вамъ и ?что же? — опять то жь, что говорила сначала; начинай ей доказывать съ изнова! такая въ ней постоянная мудрость. — Въ подобныхъ случаяхъ, вы сами можете разсудить, — спорить невозможно, а надлежитъ слпо соглашаться. Такъ поступилъ и я; лукавый дернулъ меня тиснуть предшедшую сказку въ одномъ альманах и еще подъ чужимъ именемъ, нарочно что бы меня не узнали; такъ нтъ, сударь, догадались! если бы вы знали какой шумъ подняли мои дамы и что мн отъ нихъ досталось! хоромъ запли мн: „мы не куклы; мы не хотимъ быть куклами; прошло то время, когда мы были куклами; мы понимаемъ свое высокое назначеніе; мы знаемъ что мы душа етаго четвероногаго животнаго, которое называютъ супругами.” — Ну такъ, что я хоть въ слезы — однако жь въ слезы радости, мой почтенный читатель! — Етаго мало: вывели на справку всю жизнь красавицы, не хуже моего Ивана Севастьяныча Благосердова, собрали —, едва ли не по подписк,— слдующую статью и приказали мн пріобщить ее къ таковымъ же; нчего длать — должно было повиноваться; читайте, но уже за нее браните не меня, а кого слдуетъ; потому что мн и безъ того достанется за мои другія сказки; увы! я знаю, не пощадятъ причудъ воображенія за горячее неподкупное чувство. — Читайтежъ:

ДЕРЕВЯННЫЙ ГОСТЬ

ИЛИ

СКАЗКА ОБЪ ОЧНУВШЕЙСЯ КУКЛ И ГОСПОДИН КИВАКЕЛ

И такъ бдная кукла лежала — на земл, обезображенная, всми покинутая, презрнная, безъ мысли, безъ чувства, безъ страдания; она не понимала своего положенія и твердила про себя что она валяется по полу для изъявленія глубочайшаго почтенія и совершенной преданности…

Въ ето время проходилъ прародитель Славянскаго племени, тысячелтній мудрецъ, пасмурный, сердитый на видъ, но добрый —, какъ всякій человкъ обладающій высшими знаніями. Онъ былъ отправленъ изъ древней Славянской отчизны — Индіи къ Сверному полюсу по весьма важному длу: ему надлежало вымрять и математически определить много ли въ продолженіи посддняго тысячелтія выпарилось глупости изъ скудельнаго человческаго сосуда и много ли прилилось въ него благодатнаго ума. Задача важная, которую давно уже ршила моя почтенная бабушка, но которую Индійскіе мудрецы все еще стараются разршить посредствомъ долгихъ наблюденій и самыхъ утонченныхъ опытовъ и исчисленій; — не на что имъ время терять!

Какъ-бы то ни было, Индійскій мудрецъ остановился надъ бдною куклою, горькая слеза скатилась съ его сдой ресницы, канула на красавицу и красавица затрепетала какою-то мертвою жизнію, какъ обрывокъ нерва, до котораго дотронулся галваническій прутикъ.

Онъ поднялъ ее, овялъ гармоническими звуками Бетговена; свелъ на лице ея разноцвтныя краснорчивыя краски, разсыпанныя по созданіямъ Рафаеля и Анжело; устремилъ на нее магическій взоръ свой въ которомъ, какъ въ безконечномъ свод отражались вс вковыя явленія человческой мудрости; — и прахомъ разнеслись нечестивыя цпи иноземнаго чародйства вмст съ испареніями стараго чепчика; — и новое сердце затрепетало въ красавиц, высоко поднялася душистая грудь, и снова свжій Славянскій румянецъ вспыхнулъ на щекахъ ея; наконецъ Мудрецъ произнесъ нсколько таинственныхъ словъ на древнемъ Славянскомъ язык который иностранцы называютъ Санскритскимъ; благословилъ красавицу Поезіей Байрона, Державина и Пушкина; вдохнулъ ей искусство страдать и мыслить, и — продолжалъ путь свой.

И въ красавиц жизнь живетъ, мысль пылаетъ, чувство говоритъ; вся Природа улыбается ей радужными лучами; нтъ Китайскихъ жемчужинъ въ нити ея существованія, каждая блещетъ свтомъ мечты, любви и звуковъ…

И помнитъ красавица свое прежнее ничтожество; съ стыдомъ и горемъ помышляетъ о немъ, и гордится своею новою прелестію, гордится своимъ новымъ могуществомъ, гордится что понимаетъ свое высокое назначеніе.

Но злоди — которыхъ чародйская сила была поражена вдохновенною силою Индійскаго мудреца, не остались въ бездйствіи. Они замыслили новый способъ для погубленія Славянской красавицы.