Пестрыя сказки [старая орфография]

Одоевский Владимир Федорович

Когда жидкость простыла — чародй къ красавиц: вынулъ бдную, трепещущую изъ подъ стекляннаго колпака и принялся изъ нея, злодй! вырзывать сердце. О! какъ страдала, какъ билась бдная красавица! какъ крпко держала она свое невинное, свое горячее сердце! съ какимъ Славянскимъ мужествомъ противилась она басурманамъ. — Уже они были въ отчаяніи, готовы отказаться отъ своего предпріятія; но на бду чародй догадался, схватилъ какой то маменькинъ чепчикъ, бросилъ на уголья: чепчикъ закурился и отъ етаго курева красавица одурла.

Злоди воспользовались етимъ мгновеніемъ, вынули изъ нея сердце и опустили его въ свой бсовскій составъ. Долго, долго они распаривали бдное сердце Русской красавицы, вытягивали, выдували, и когда они вклили его въ свое мсто, то красавица позволила имъ длать съ собою все что имъ было угодно. Окаянный басурманинъ схватилъ ея пухленькія щечки, маленькія ножки, ручки, и ну перочиннымъ ножемъ соскребать съ нихъ свжій Славянскій румянецъ и тщательно собирать его въ баночку, съ надписью: rouge v'eg'etal;— и красавица сдлалась бленькая, бленькая какъ копчикъ; насмшливый злодй не удовольствовался етимъ: маленькой губкой онъ стеръ съ нея близну и выжалъ въ сткляночку съ надписью: lait de coneombre,и красавица сдлалась желтая, коричневая; потомъ къ наливной шейк онъ приставилъ пневматическую машину, повернулъ, — и шейка опустилась и повисла на косточкакъ; потомъ маленькими щипчиками разинулъ ей ротикъ, схватилъ язычекъ и повернулъ его такъ — чтобы онъ не могъ порядочно выговорить ни одного Русскаго слова; наконецъ затянулъ ее въ узкій корсетъ, накинулъ на нее какую-то уродливую дымку и выставилъ красавицу на морозъ къ окошку. — За симъ басурмане успокоились; безмозглая французская голова съ хохотомъ прыгнула въ банку съ пудрою; нмецкій носъ зачихалъ отъ удовольствія и поплелся въ бочку съ табакомъ; англійскій животъ молчалъ, но только хлопалъ по полу отъ радости и такъ же уплелся въ бутылку съ содовою водою; и все въ магазин пришло въ прежній порядокъ и только стало въ немъ одною куклою больше!

Между тмъ время бжитъ да бжитъ; въ лавку приходятъ покупщики, покупаютъ паутинный газъ и мушиные глазки, любуются и на куколокъ. — Вотъ одинъ молодой человкъ посмотрлъ на нашу красавицу, задумался, и —, какъ ни смялись надъ нимъ товарищи, — купилъ ее и принесъ къ себ въ домъ. Онъ былъ человкъ одинокій, нрава тихаго, не любилъ ни шуму, ни крику; онъ поставилъ куклу на видномъ мст, одлъ, обулъ ее, цловалъ ее ножки, и любовался ею какъ ребенокъ. — Но кукла скоро почуяла русскій духъ; ей поправилось его гостеприимство и добродушіе. — Однажды когда молодой человкъ задумался, — ей показалось, что онъ забылъ о ней, — она зашевелилась, залепетала; — удивленный онъ подошелъ къ ней, снялъ хрустальный колпакъ, посмотрлъ: его красавица кукла куклою. — Онъ приписалъ ето дйствію воображенія и снова задумался, замечтался; кукла разсердилась: ну опять шевелиться, прыгать, кричать, стучать объ колпакъ, — ну такъ и рвется изъ подъ него. — „?Не ужели ты въ самомъ дл живешь?” говорилъ ей молодой человкъ, — „если ты въ самомъ дл живая, я тебя буду любить больше души моей; ну докажи же, что ты живешь, — вымолви хотя словечко!”

„Пожалуй!” сказала кукла, — „я живу, право живу.”

— Какъ! ?ты можешь и говорить? — , воскликнулъ молодой человкъ, — о какое щастіе! ?не обманъ-ли ето? дай мн еще разъ увриться, говори мн о чемъ нибудь! —

„?Да объ чемъ будемъ мы говорить?” —

— ?Какъ объ чемъ? на свт есть добро, есть Искусство!.. —

„Какая мн нужда до нихъ!” отвчала кукла, — „ети выраженія не употребительны!”

— ?Что ето значитъ? ?Какъ не употребительны? — ?разв до тебя еще никогда не доходило что есть на свт мысли, чувства?.. —

„А, чувства! ?чувства? знаю,” скоро проговорила кукла, — „чувства глубочайшего почтенія и такой же преданности, съ которыми честь имю быть, милостивый государь, вамъ покорная ко услугамь……”

— Ты ошибаешься, моя красавица; ты смшиваешь условныя фразы которыя каждый день перемняются, съ тмъ, что составляетъ вчное, незыблемое украшеніе человка. —

„?Знаешь ли, что говорятъ?” прервала его красавица, — „одна двушка вышла замужъ, но за нею волочится другой, и она хочетъ развестися. Какъ ето стыдно!”

— ?Что теб нужды до етаго? моя милая, — подумай лучше о томъ какъ многаго ты на свт не знаешь; ты даже не знаешь того чувства которое должно составлять жизнь женщины; — ето святое чувство которое называютъ любовью; которое проникаетъ все существо человка; имъ живетъ душа его, оно пораждаетъ рай и адъ на земли… —

„Когда на бал много танцуютъ, то бываетъ весело, когда мало, — такъ скучно” — отвчала кукла.

— Ахъ, лучше бы ты не говорила! — вскричалъ молодой человкъ, — ты не понимаешь меня, моя красавица! —

И тщетно онъ хотлъ ее образумить: приносилъ ли онъ ей книги, — книги оставались неразрзанными; говорилъ ли ей о музык души, — она отвчала ему Италіянскою руладою; показывалъ ли картину славнаго мастера, — красавица показывала ему канву.

И молодой человкъ ршился каждое утро и вечеръ подходить къ хрустальному колпаку и говорить кукл: „есть на свт добро, есть любовь; читай, учись, мечтай, исчезай въ музык; — не въ свтскихъ фразахъ, но въ душ чувства и мысли „…

Кукла молчала.

Однажды кукла задумалась и думала долго. — Молодой человкъ былъ въ восхищеніи, какъ вдругъ она сказала ему:

„Ну теперь знаю, знаю; есть на свт добродтель, есть Искусство, есть любовь, не въ свтскихъ фразахъ, но въ душ чувства и мысли. Примите, милостивый государь, увренія въ чувствахъ моей истинной добродтели и пламенной любви, съ которыми честь имю быть……”

— О! перестань, Бога ради —, вскричалъ молодой человкъ, — если ты не знаешь ни добродтели, ни любви, — то по крайней мр не унижай ихъ, соединяя съ поддльными глупыми фразами… —

„Какъ не знаю!” — вскричала съ гнвомъ кукла, — " на тебя ни какъ не угодишь, неблагодарный! — нтъ — я знаю, очень знаю: есть на свт добродтель, есть Искусство, есть любовь,какъ равно и глубочайшее почтеніе, съ коими честь имю быть…”

Молодой человкъ былъ въ отчаяніи. Между тмъ кукла была очень рада своему новому пріобртенію; не проходило часа, чтобъ она не кричала: есть добродтель, есть любовь, есть Искусство, — и не примшивала къ симъ словамъ увреній въ глубочайшемъ почтеніи: идетъ ли снгъ — кукла твердитъ: есть добродтель!принесутъ ли обдать — она кричитъ: есть любовь! — и вскор дошло до того что ети слова опротивли молодому человку. Что онъ ни длалъ: говорилъ ли съ восторгомъ и умиленіемъ, доказывалъ ли хладнокровно, бсился ли, насмхался ли надъ красавицею — все она никакъ не могла постигнуть какое различіе между затверженными ею словами и обыкновенными свтскими фразами; никакъ не могла постигнуть, что любовь и добродтель годятся на что нибудь другое, кром письменнаго окончанія. —

И часто восклицалъ молодой человкъ: „ахъ, лучше бы ты не говорила!”

Наконецъ онъ сказалъ ей: я вижу что мн не вразумить тебя, что ты не можешь къ завтнымъ, святымъ словамъ добра, любви, Искусства — присоединить другаго смысла, кром глубочайшаго почтенія и таковой же преданности…какъ быть! Горько мн, но я не виню тебя въ етомъ. Слушай же: всякій на семъ свт долженъ что нибудь длать; не можешь ты ни мыслить, ни чувствовать; не перелить мн своей души въ тебя… — такъ занимайся хозяйствомъ по старинному Русскому обычаю, — смотри за столомъ, своди счеты, будь мн во всемъ покорна; — когда ты меня избавишь отъ механическихъ занятій жизни, я —, правда не столько тебя буду любить, сколько любилъ бы тогда, когда бы души наши сливались —, но все любить тебя буду…”