Пестрыя сказки [старая орфография]

ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ,

съ тмъ, чтобы по напечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. С. Петербургъ, Февраля 10 дня 1853 года.

Ценсоръ В. Семеновъ.

Когда почтенный Ириней Модестовичъ

Гомозейко, Магистръ Философіи и Членъ разныхъ ученыхъ обществъ, сообщилъ мн о своемъ желаній напечатать сочиненныя, или собранныя имъ сказки, — я старался сколь возможно отвратить его отъ сего намренія; представлялъ ему: какъ неприлично человку въ его званіи заниматься подобными разсказами; какъ съ другой стороны он много потеряютъ при сравненіи съ тми прекрасными историческими повстями и романами, которыми съ нкотораго времени сочинители начали дарить Русскую публику; я представлялъ ему, что для однихъ читателей его сказки покажутся слишкомъ странными для другихъ слишкомъ обыкновенными; а иные безъ всякаго недоумнія назовутъ ихъ странными и обыкновенными вмст; самое заглавіе его книги мн не нравилось; меня не тронули даже и ободренія, которыми журналы удостоили сказку Иринея Модестовича, напечатанную имъ для опыта, подъ именемъ Глинскаго,въ одномъ изъ альманаховъ. Но когда Ириней Модестовичъ со слезами въ глазахъ обратилъ мое вниманіе на свой, пришедшій въ пепельное состояніе фракъ, въ которомъ ему уже нельзя боле казаться въ свт — единственное средство, по мннію Ириніея Модестовича, для сохраненія своей репутаціи — когда онъ трогательнымъ голосомъ расказалъ мн о своемъ непреодолимомъ желаніи купить послучаю продающуюся рдкую книгу: Joannes ab Indagine Introductiones apotelesmaticae in Astrologiam naturalem, а равно и les Oeuvres de Jean Belot, cur'e de Milmonts, professeur `es sciences Divines et Celestes, contenants la Chiromancie, Physiognomie, Trait'e de Divinations, Augures et songes, les sciences Steganographiques, Paulines Armadellest et Lullistes; Part de doctement precher et haranguer etc.

Тогда вс мои сомннія исчезли, я взялъ рукопись почтеннаго Иринея Модестовича и ршился издать ее.

Смю надяться, что и читатели раздлятъ мое снисхожденіе, тмъ более, что оно можетъ ободрить Иринея Модестовича къ окончаниію его собственной біографіи, а равно и историческихъ изысканій объ Искуств оставаться назади,сочиненіе, которое, несмотря на недльное направленіе, данное ему авторомъ, содержитъ въ себ, по моему мннію, поучительные примры, ясно показывающіе чего въ семъ случа надлежитъ избгать и слдственно весьма полезные для практики.

Еще одно замчаніе: почтенный Ириней Модестовичъ, не смотря на всю свою скромность и боязливость, потребовалъ отъ меня, чтобы я въ издаваемой мною книг сохранилъ его собственное правописаніе, особенно же относительно знаковъ препинанія. — Надобно знать, что Ириней Модестовичъ весьма сердится за нашу роскошь на запятые и скупость на точки: онъ не можетъ понять зачемъ, вопреки дльнымъ замчаніямъ знающихъ людей, у насъ передъ каждымъ чтои которыйставится запятая, а передъ ноточка съ запятою. Вообще Ириней Модестовичъ предполагаетъ, что книги пишутся для того, дабы он читались, а знаки препинанія употребляются въ оныхъ для того, дабы сдлать написанное понятнымъ читателю; а между тмъ, по его мннію, у насъ знаки препинанія разставляются какъ будто нарочно для того, чтобы книгу нельзя было читать съ перваго раза — prima vista, какъ говорятъ музыканты; для избжанія, сего недостатка Ириней Модестовичъ старается наблюдать между знаками препинанія (, | —,— |; |.) логическую іерархію; для сей же причины онъ осмлился занять у Испанцевъ оборотный вопросительный знакъ, который ставится въ начал періода для означенія, что оному при чтеніи должно дать тонъ вопроса. О семъ пусть разсудятъ читатели, а люди боле меня занимавшіеся симъ дломъ потолкуютъ.

Нужнымъ считаю присовокупить что я на себя же взялъ изданіе давно общаннаго Дома Сумасшедшихъ;сочиненіе, которое впрочемъ, сказать правду, гораздо больше общаетъ, нежели сколько оно есть въ самомъ дл.

В. Безгласный.

Прежде всего я долгомъ считаю признаться вамъ, Милостивый Государь, въ моей несчастной слабости, …?Что длать? у всякаго свой грхъ, и надобно быть снисходительнымъ къ ближнему; ето, какъ вы знаете, истина неоспоримая; одна изо всхъ истинъ который когда либо добивались чести угодить роду человческому, — одна, дослужившаяся до аксіомы; одна, по какому то чуду, уцлевшая отъ набга южныхъ

варваровъ 18 вка, какъ одинокій крестъ на пространномъ кладбищ. И такъ узнайте мой недостаток, мое злополучіе, вчное пятно моей фамиліи, какъ говорила покойная бабушка, — я, почтенный читатель, — я изъ ученыхъ; т. е. къ несчастію не изъ тхъ ученыхъ, о которыхъ говорилъ Паскаль, что они ничего не читаютъ, пишутъ мало и ползаютъ много, — нтъ! я просто пустой ученый т. е. знаю вс возможные языки: живые, мертвые и полумертвые; знаю вс науки которыя преподаются и не преподаются на всхъ Европейскихъ каедрахъ; могу спорить о всхъ предметахъ, мн извстныхъ, и неизвстныхъ; а пуще всего люблю себ ломать голову надъ началомъ вещей и прочими тому подобными нехлбными предметами.

Посл сего можете себ представить какую я жалкую ролю играю въ семь свт. Правда, для поправленія моей несчастной репутаціи, я стараюсь втираться во вс извстные домы; не пропускаю ни чьихъ именинъ, ни рожденья, и показываю свою фигуру на балахъ и раутахъ; но къ несчастно я не танцую; не играю ни по пяти, ни по пятидесяти; не мастеръ ни очищать нумера, ни подслушивать городскія новости, ни далее говорить объ етихъ предметахъ; чрезъ мое посредство нельзя добыть ни мста, ни чина, ни вывдать какую нибудь канцелярскую тайну… Когда вы гд нибудь въ уголку гостиной встртите маленькаго человчка, худенькаго, низенькаго, въ черномъ фрак, очень чистенькаго, съ приглаженными волосами, у котораго на лиц написано: „Бога ради оставьте меня въ поко” — и который—, ради сей причины, — заложа пальцы по квартирамъ, кланяется всякому съ глубочайшимъ почтеніемъ; старается заговорить то съ тмъ, то съ другимъ; или съ благоговніемъ разсматриваетъ глубокомысленное выраженіе на лицахъ почтенныхъ старцевъ, сидящихъ за картами и съ участіемъ разспрашиваетъ о выигрыш и проигрыш; словомъ, всячески старается показать, что онъ также человкъ порядочный и ничего дльнаго на семъ свт не длаетъ; который между тмъ боится протягивать свою руку знакомому, что бы знакомый въ разсянности не отвернулся, — ето я, Милостивый Государь, я — вашъ покорнйшій слуга.

Представьте себ мое страданіе! Мн, издержавшему всю свою душу на чувства, обремененному многочисленнымъ семействомъ мыслей, удрученному основательностію своихъ познаній, — мн — очень хочется иногда поблистать ими въ обществ; но только что разину ротъ, — явится какой нибудь молодецъ съ усами, затянутый, перетянутый и перебьетъ мою рчь замчаніями о состоянии температуры въ комнатахъ; или какой почтенный мужъ привлечетъ общее вниманіе разсказомъ о тхъ непостижимыхъ обстоятельствахъ который сопровождали проигранный имъ большой Шлемъ; — между тмъ вечеръ проходитъ и я ухожу домой съ запекшимися устами.

Въ семъ затруднительномъ положеніи я заблагоразсудилъ обратиться къ вамъ, почтенный читатель, ибо —, говоря безъ лести —, я знаю что вы человкъ милый и образованный, и притомъ не имете никакого средства заставить меня замолчать; читайте, не читайте, закройте или раскройте книгу, а все таки печатныя буквы говорить не перестанутъ. И такъ волею, или неволею слушайте: а если вамъ расказъ мой понравится, то мн мыслей не занимать стать, я съ вами буду говорить до скончанія вка.

Въ старину были странныя науки, которыми занимались странные люди. Етихъ людей прежде боялись и уважали; потомъ жгли и уважали; потомъ перестали бояться, но все таки уважали; намъ однимъ пришло въ голову и не бояться, и неуважать ихъ. И подлинно, — мы на это імемъ полное право! Ети люди занимались — ?чмъ вы думаете? они отыскивали для тла такое лкарство, которое бы исцляло вс болзни; для общества такое состояніе, въ которомъ бы каждый изъ членовъ благоденствовалъ; для природы, — такой языкъ, котораго бы слушался и камень и птица, и вс елементы; они мечтали о вчномъ мир, о внутреннемъ ненарушимомъ спокопствіи царствъ, о высокомъ смиреніи духа! Широкое было поле для воображеиія; оно обхватывало и землю и небо, и жизнь и смерть, и таинство творенія и таинство разрушенія; оно залетало за тридевять земель въ тридесятое царство, и изъ етаго путсшествія приносило такія вещи, которыя ни больше, ни меньше, какъ перемняли платье на всемъ род человческомъ; такія вещи, которыя —, не знаю отъ чего, — нын какъ будто не встрчаются, или вс наши открытія разнеслись колесами паровой машины.