Пестрыя сказки [старая орфография]
Шрифт:
Повривъ другъ другу свои происшествія, мы стали разсуждать о средствахъ избавиться отъ нашего заточенія; я представилъ сотоварищамъ планъ, весьма благоразумный, а именно: пробираясь сквозь дыры, наверченныя указкою изъ страницы въ страницу, поискать: ?не найдемъ ли подобного отверстія и въ переплет, сквозь который можно было бы также пробраться тихомолкомъ?
Но представьте себ мой ужасъ и удивленіе, когда —, пока мы говорили, — я почувствовалъ что самъ начинаю превращаться въ сказку: глаза мои обратились въ епиграфъ, изъ головы понадлалось нсколько главъ, туловище сдлалось текстомъ, а ногти и волосы заступили мсто ошибокъ противъ языка и опечатокъ, необходимой принадлежности ко всякой книг…
Къ щастію въ ето время балъ кончился и гости, разъзжаясь, разбили реторту; сатаненокъ испугался и, схватя словарь подъ мышку, побжалъ помочь своему горю; но въ торопяхъ выронилъ нсколько листовъ своей дурно переплетенной книги, а съ листами нкоторыхъ изъ своихъ узниковъ — въ числ коихъ находился и вашъ покорный слуга, почтенный читатель!
На чистомъ воздух я употребилъ вс извстные мн магическіе способы, необходимые для того чтобы опять обратиться въ человка — не знаю до какой степени удалось мн ето; по едва я отлпился отъ бумаги, едва отеръ съ себя типографскія чернила, какъ почувствовалъ человческую натуру: схватилъ оброненныхъ сатаненкомъ моихъ товарищей, лежавшихъ на земл, и — вмсто того чтобы помочь имъ, расчиталъ что гораздо для меня будетъ полезне свернуть ихъ въ комокъ, запрятать въ карманъ и наконецъ — представить ихъ на благоразсмотрніе почтеннаго читателя…
II
СКАЗСКА
О МЕРТВОМЪ ТЛ, НЕИЗВЕСТНО КОМУ ПРИНАДЛЕЖАЩЕМУ
Правда, волостной писарь, выходя на четверенькахъ изъ шинка, видлъ, что мсяцъ, ни съ сего, ни съ того, танцовалъ на неб и уврялъ съ божбою въ томъ все село; но міряне качали головами и даже подымали его на смхъ.
По торговымъ селамъ Рженскаго узда было сдлано охъ Земскаго Суда слдующее объявленіе:
„Отъ Рженскаго Земскаго Суда объявляется, что въ вдомств его, на выгонной земл деревни Морковкиной-Наташино тожъ, 21 минувшаго Ноября найдено неизвстно чье мертвое мужеска пола тло, одтое въ срый суконный втхій шинель; въ нитяномъ кушак, жилет суконномъ краснаго и отчасти зеленаго цвта, въ рубашк красной пестрядинной; на голов картузъ изъ старыхъ пестрядинныхъ тряпицъ съ кожанымъ козырькомъ; отъ роду покойному около 43 лтъ, росту 2 арш. 10 вершковъ, волосомъ свтлорусъ, лицемъ бль, гладколицъ, глаза срые, бороду бретъ, подбородокъ съ просдью, носъ великъ и нсколько на-сторону, тлосложенія слабаго. Почему симъ объявляется: не окажется ли оному тлу бывшихъ родственниковъ или владльца онаго тла; таковые благоволили бы увдомить отъ себя въ село Морковкино-Наташино тожъ, гд и слдствіе объ ономъ, нензвстно кому принадлежащему тл производится; а если таковыхъ не найдется, то и о томъ благоволили бъ увдомить въ оное же село Морковкино.”
Три недли прошло въ ожпданіи владльцевъ мертваго тла; никто не являлся и наконецъ Засдатель съ Узднымъ Лкаремъ отправились къ помщику села Морковкина въ гости; въ выморочной изб отвели квартиру Приказному Севастьянычу, также прикомандированному на слдствіе. Въ той же изб, въ заклти, находилось мертвое тло которое на завтра Судъ собирался вскрыть и похоронить обыкновеннымъ порядкомъ. Ласковый Помщикъ, для утшенія Севастьяныча въ его уединеніи, прислалъ ему съ барскаго двора гуся съ подливой, да штофъ домашней желудочной настойки.
Уже смерклось. Севастьянычь, какъ человкъ оккуратный, вмсто того чтобъ по обыкновенію своихъ собратій, взобраться на полати возл только что истопленной и жарко истопленной печи, — разсудилъ за благо заняться приготовленіемъ бумагъ къ завтрешнему засданію, по тому боле уваженію что хотя отъ гуся осталися одн кости, но только четверть штофа была опорожнена; онъ предварительно поправилъ свтильню въ желзномъ ночник, нарочито для подобныхъ случаевъ хранимомъ старостою села Морковкина, — и потомъ изъ кожанаго мшка вытащилъ старую замасленую тетрадку. Севастьянычь не могъ на нее посмотрть безъ умиленія: то были выписки изъ различныхъ Указовъ, касающихся до земскихъ длъ, доставшіяся ему по наслдству отъ батюшки, блаженной памяти Подьячаго съ приписью —, въ город Рженск за ябды, лихоимство и непристойное поведеніе отставленнаго отъ должности, съ таковымъ впрочемъ пояснениіемъ, чтобы его впредь ни куда не опредлять и просьбъ отъ него не принимать, — за что онъ и пользовался уваженіемъ всего узда. Севастьянычь, невольно вспоминалъ, что ета тетрадка была единственный кодексъ которымъ руководствовался Рженскій Земскій Судъ въ своихъ дйствіяхъ; что одинъ Севастьянычь могъ быть истолкователемъ таинственныхъ символовъ етой Сивиллиной книги; что посредствомъ ея магической силы онъ держалъ въ повиновеніи и Исправника и Засдателей, и заставлялъ всхъ жителей околодка прибгать къ себ за совтами и наставленіями; почему онъ и берегъ ее какъ зеницу ока, никому не показывалъ и вынималъ изъ подъ спуда только въ случа крайней надобности; съ усмшкою онъ останавливался на тхъ страницахъ, гд частію рукою его покойнаго батюшки и частію его собственною, были то замараны, то вновь написаны разныя незначущія частицы, какъ то: не, а, и и проч., и естественнымъ образомъ Севастьянычу приходило на умъ: какъ глупы люди и какъ умны онъ и его батюшка.
Между тмъ онъ опорожнилъ вторую четверть штофа и принялся за работу; но пока привычная рука его быстро выгибала, крючки на бумаг, его самолюбіе, возбужденное видомъ тетрадки, работало: онъ вспоминалъ сколько разъ онъ перевозилъ мертвыя тла на границу сосдняго узда и тмъ избавлялъ своего Исправника отъ излишнихъ хлопотъ; да и вообще: составить ли опредленіе, справки ли навести, подвести ли законы, войти ли въ сношеніе съ просителями, рапортовать ли начальству о невозможности исполнить его предписанія, — везд и на все Севастьянычь; съ улыбкою воспоминалъ онъ объ изобртенномъ имъ средств: всякой повальный обыскъ обращать въ любую сторону; онъ вспоминалъ какъ еще недавно такимъ невиннымъ способомъ онъ спасъ одного своего благопріятеля: етотъ благопріятель сдлалъ какое то дльцо, за которое онъ могъ бы легко совершить нкоторое не совсмъ пріятное путешествіе; учиненъ допросъ, наряженъповальный обыскъ, — но при семъ случа Севастьянычь надоумилъ спросить прежде всхъ одного грамотнаго молодца съ руки его благопріятелю; по словамъ грамотнаго молодца написали бумагу которую грамотный молодецъ перекрестяся подписалъ, а самъ Севастьянычь приступилъ къ одному обывателю, къ другому, къ третьему съ вопросомъ; „?И ты тоже, и ты тоже?” да такъ скоро началъ перебирать ихъ что —, пока обыватели еще чесали за ухомъ и кланялись, приготовляясь къ отвту, — онъ усплъ ихъ переспросить всхъ до послдняго, и грамотный молодецъ снова, за неумніемъ грамоты своихъ товарищей, подписалъ перекрестяся, ихъ единогласное показаніе. Съ неменьшимъ удовольствіемъ вспоминалъ Севастьянычь какъ при случившемся значительномъ начет на Исправника, онъ усплъ вплести въ ето дло человкъ до пятидесяти, начетъ разложить на всю братію, а потомъ всхъ и подвести подъ милостивый Манифестъ. — Словомъ, Севастьянычь видлъ, что во всхъ знаменитыхъ длахъ Рженскаго Земскаго Суда онъ былъ единственнымъ виновникомъ, единственнымъ выдумщикомъ и единственнымъ исполнителемъ; что безъ него бы погибъ Засдатель, погибъ Исправникъ, погибъ и Уздный Судья и Уздный Предводитель; что имъ однимъ держится древняя слава Рженскаго узда, — и невольно по душ Севастьяныча пробжало сладкое ощущеніе собственнаго достоинства. Правда, издали —, какъ будто изъ облаковъ, — мелькали ему въ глаза сердитые глаза Губернатора, допрашивающее лице Секретаря Уголовной Палаты; но онъ посмотрлъ на занесенныя метелью окошки; подумалъ о трехъ стахъ верстахъ, отдляющихъ его отъ сего ужаснаго призрака; для увеличенія бодрости выпилъ третью четверть штофа и — мысли его сдлались гораздо веселе: ему представился его веселый Рженскій домикъ, нажитый своімъ умкомъ; бутыли съ наливкою на окошк между двумя бальзаминными горшками; шкапъ съ посудою и между нею въ средин на почетномъ мст хрустальная на фарфоровомъ блюдц перешница: вотъ идетъ его полная блолицая Лукерья Петровна; въ рукахъ у ней здобный крупичатый коровай; вотъ телка, откормленная къ Святкамъ, смотритъ на Севастьяныча; большой чайникъ съ самоваромъ ему кланяется и подвигается къ нему; вотъ теплая лежанка, а возл лежанки перина съ камчатнымъ одяломъ, а подъ периною свернутый лоскутъ пестрядки, а въ пестрядк блая холстинка, а въ холстинк кожаный книжникъ, а въ книжник сренькія бумажки; — тутъ воображеніе перенесло Севастьяныча въ лта его юности: ему представилось его бдное житье-бытье въ батюшкиномъ дом; какъ часто онъ голодалъ отъ матушкиной скупости; какъ его отдали къ дьячку учиться грамот —, онъ отъ души хохоталъ вспоминая, какъ однажды съ товарищами забрался къ своему учителю въ садъ за яблоками и напугалъ дьячка который принялъ его за настоящаго вора; какъ за то былъ высченъ и въ отмщеніе оскоромилъ своего учителя въ самую Страстную Пятницу; потомъ представлялось ему: какъ наконецъ онъ обогналъ всхъ своихъ сверстниковъ и достигъ до того что читалъ апостолъ въ приходской церкви, начинал самымъ густымъ басомъ и кончая самымъ тоненькимъ голоскомъ, на удивленіе всему городу; какъ Исправникъ, замтивъ что въ ребенк будетъ прокъ, приписалъ его къ Земскому Суду; какъ онъ началъ входить въ умъ; оженился съ своею дражайшею Лукерьей Петровной; подучилъ чинъ Губернскаго Регистратора, въ коемъ и до днесь пребываетъ, да добра наживаетъ; сердце его растаяло отъ умиленія и онъ на радости опорожнилъ и послднюю четверть обворожительнаго напитка. Тутъ пришло Севастьянычу въ голову что онъ не только что въ Приказ, но хватъ на вс руки: какъ заслушиваются его, когда онъ подъ вечерокъ, въ веселый часъ, примется разсказывать о Бов Королевич, о похожденіяхъ Ваньки Каина, о путешествіи купца Коробейникова въ Іерусалимъ — неумолкаемыя гусли, да и только! — и Севастьянычь началъ мечтать: куда бы хорошо было, если бы у него была сила Бовы Королевича и онъ бы смогъ кого за руку — у того рука прочь, кого за голову — у того голова прочь; потомъ захотлось ему посмотрть, что за Кипрскій такой островъ есть, который, — какъ описываетъ Коробейниковъ, — изобиленъ деревяннымъ масломъ и Греческимъ мыломъ, гд люди здятъ на ослахъ и на верблюдахъ, и онъ сталъ смяться надъ тамошними обывателями которые не могутъ догадаться запрягать ихъ въ сани; тутъ начались въ голов его разсужденія: — онъ нашелъ что или въ книгахъ неправду пишутъ, или вообще Греки должны быть народъ очень глупый, потому что онъ самъ разспрашивалъ у Грековъ —, прізжавшихъ на Рженскую ярмарку съ мыломъ и пряниками, и которымъ кажется должно было знать что въ ихъ земл длается, ?зачемъ они взяли городъ Трою —, какъ именно пишетъ Коробейниковъ, — а Царь-градь уступили Туркамъ? — и никакого толку отъ етаго народа не могъ добиться: чт о за Троя такая, Греки не могли ему расказать, говоря что вероятно выстроили и взяли етотъ городъ въ ихъ отсутствие; — пока онъ занимался етимъ важнымъ вопросомъ предъ глазами его проходили: и Арапскіе разбойники; и Гнилое море; и процессія погребенія кота; и Палаты Царя Фараона, внутри вс вызолоченныя; и птица Строфокамилъ, вышиною съ человка, съ утиною головою, съ камнемъ въ копыт…
Его размышленія были прерваны слдующими словами которыя кто-то проговорилъ подл него:
„Батюшка Иванъ Севастьянычь! я къ вамъ съ покорнейшею просьбою”
Ети слова напомнили Севастьянычу его ролю Приказнаго и онъ по обыкновенію принялся писать гораздо скоре, наклонилъ голову какъ можно ниже, и не сворачивая глазъ съ бумаги, отвчалъ протяжнымъ голосомъ:
— ?Что вамъ угодно?
„Вы отъ Суда вызываете владльцевъ поднятаго въ Морковкин мертваго тла. ”
— Та-акъ-съ —
„Такъ изволите видть — ето тло мое”—
— Та-акъ-съ. —
„?Такъ не льзя ли мн сддать милость поскоре его выдать?”
— Та-акъ-съ. —
„А ужъ на благодарность мою надйтесь… "
— Та-акъ-съ; — ?Что же покойникъ-та крпостной что ли вашъ былъ?…… —
„Нтъ, Иванъ Севастьянычь, какой крпостной, ето тло мое, собственное мое… ”
— Та-акъ-съ.—
„Вы можете себ вообразить каково мн безъ тла. — Сддайте одолженіе, помогите поскоре. "
— Все можно-съ, да трудновато немного скоро-то ето дло сдлать, — вдь оно не блинъ, кругомъ пальца не обвернешь; справки надобно навести, кабы подмазать немного……—
„Да ужъ въ етомъ не сомнвайтесь, — выдайте лишь только мое тло, а то я и пятидесяти рублей не пожалю… "
При сихъ словахъ Севастьянычь поднялъ голову, но не видя никого сказалъ:
„Да войдите сюда, что на мороз стоять.”
— Да я здсь, Иванъ Севастьянычь, возл васъ стою. —
Севастьянычь поправилъ лампадку, протеръ глаза, но не видя ничего, пробормоталъ: