Пестрыя сказки [старая орфография]
Шрифт:
Однажды случись въ Коммисіи какое-то екстренное дло и, вообразите себ, въ самую страстную субботу; съ ранняго утра собрались въ канцелярію вс чиновники и Иванъ Богдановичъ съ ними; писали, писали, трудились, трудились и только къ 4 часамъ усили окончить екстренное дло. Усталъ Иванъ Богданович посл 9 часовой работы, почти обезпамятлъ отъ радости, что сбылъ ее съ рукъ и, проходя мимо своихъ любимыхъ чиновниковъ, не утерплъ, проговорилъ: „ну… сегодня… знаешь?” Чиновники ни мало не удивились сему приглашенію и почли его естественнымъ слдствіемъ ихъ утренняго занятія, — такъ твердо былъ внушенъ имъ канцелярскій порядокъ; они явились въ уреченное время, разложились карточные
Но ети слова достигли до почтенной матушки Ивана Богдановича, очень набожной старушки которая имла обыкновеніе по цлымъ днямъ не говорить ни слова, не вставать съ мста и прилежно заниматься вывязываніемъ на длинныхъ спицахъ фуфаекъ, колпаковъ и другихъ произведений изящнаго искусства. На етотъ разъ отворились запекшіяся уста ея и она, прерывающимся отъ непривычки голосомъ, произнесла:
„Иванъ Богдановичъ! А! Иванъ Богдановичъ! чт о ты… ето?… вдь ето… ето… ето не водится… въ такой день… въ карты… Иванъ Богдановичъ!.. а!.. Иванъ Богдановичъ! что ты… что ты… въ едакой день… скоро заутреня… чт о ты…”
Я и забылъ сказать что Иванъ Богдановичъ, тихій и смиренный въ продолжении цлаго дня, длался львомъ за картами; зеленый столъ производилъ на него какое-то очарованіе, какъ Сивиллинъ треножникъ; — духовное начало дятельности, разлитое Природою по всмъ своимъ произведеніямъ; потребность раздраженія; то таинственное чувство которое заставляетъ иныхъ совершать преступленія, другихъ изнурять свою душу мучительною любовію, третьихъ прибгать къ опіуму, — въ организм Ивана Богдановича образовалось подъ видомъ страсти къ бостону; минуты за бостономъ были сильными минутамивъ жизни Ивана Богдановича; въ ети минуты сосредоточивалась вся его душевная дятельность, быстре бился пульсъ, кровь скоре обращалась въ жилахъ, глаза горли и весь онъ былъ въ какомъ-то самозабвеніи.
Посл етаго не мудрено если Иванъ Богдановичъ почти не слыхалъ, или не хотлъ слушать словъ старушки: къ тому же въ ету минуту у него на рукахъ были Десять въ сюрахъ, — неслыханное дло въ четверномъ бостоп!
Закрывъ десятую взятку Иванъ Богдановичъ отдохнулъ отъ сильнаго напряженія и проговорилъ: „Не безпокойтесь, матушка, еще до заутрени далеко; мы люди дловые, намъ не льзя разбирать времени, намъ и Богъ проститъ — мы же тотчасъ и кончимъ.”
Между тмъ на зеленомъ стол ремизъ цпляется за ремизомъ; пулька растетъ горою; приходятъ игры небывалыя, такія игры, о которыхъ долго сохраняется память въ изустныхъ преданіяхъ бостонной лтописи; игра была во всемъ пылу, во всей крас, во всемъ интерес, когда раздался первый выстрлъ изъпушки; игроки не слыхали его; они не видали и новаго появленія матушки Ивана Богдановича, которая истощивъ все свое краснорчіе, молча покачала головою и наконецъ ушла изъ дома что бы пріискать себ въ церкв мсто по покойне.
Вотъ другой выстрлъ — а они все играютъ: ремизъ цпляется за ремизомъ, пулька ростетъ и приходятъ игрынпебывалыя.
Вотъ и третій, игроки вздрогнули, хотятъ приподняться, — но не тутъ то было: они приросли къ стульямъ; ихъ руки сами собою берутъ карты, тасуютъ, раздаютъ; ихъ языкъ самъ собою произноситъ завтныя слова бостона; двери комнаты сами собою прихлопнулись.
Вотъ на улиц гулъ колокольный, все въ движеніи,
„Пора-бъ кончить!” — хотлъ было сказать одинъ изъ гостей, но языкъ его не послушался, какъ то странно перевернулся и сбитый съ толку произнесъ: „Ахъ! что можетъ сравниться съ удовольствіемъ играть въ бостонъ въ Страстную субботу!”
— Конечно! — хотлъ отвчать ему другой — ?да что подумаютъ о насъ домашніе? — но и его языкъ также не послушался а произнесъ: „Пусть домашніе говорятъ что хотятъ, намъ здсь гораздо веселе.”
Съ удивленіемъ слушаютъ они другъ друга, хотятъ противоречить, но голова ихъ сама нагибается въ знакъ согласія.
Вотъ отошла заутреня, отошла и обдня; добрые люди —, а съ ними и матушка Ивана Богдановича, — въ веселыхъ мечтахъ сладко разговться, залегли въ постелю; другіе примриваютъ мундиръ, справляются съ Адресъ-Календаремъ, выправляютъ визитные реестры. Вотъ уже разсвло, на улицахъ чокаются, изъ каретъ выглядываетъ золотое шитье, трех-угольныя шляпы торчатъ на фризовыхъ и камлотныхъ шинеляхъ, курьеры на-весел шатаются отъ дверей къ дверямъ, суютъ карточки въ руки швейцаровъ и половину сютъ на улиц, мальчики играютъ въ битокъ и катаютъ яицы —
Но въ комнат игроковъ все еще ночь; все еще горятъ свчи; игроковъ мучитъ и совсть, и голодъ, и сонъ, и усталость, и жажда; судорожно изгибаются они на стульяхъ, стараясь отъ нихъ оторваться, но тщетно: усталыя руки тасуютъ карты, языкъ выговариваетъ Шесть и Восемь, ремизъ цпляется за ремизомъ, пулька ростетъ, приходятъ игры небывалыя.
Наконецъ догадался одинъ изъ игроковъ и, собравъ силы, задулъ свчки; въ одно мгновеніе он загорлись чернымъ пламенемъ; во вс стороны разлились темные лучи и блая тнь отъ игроковъ протянулась по полу; карты выскочили у нихъ изъ рукъ: Дамы столкнули игроковъ со стульевъ, сли на ихъ мсто, схватили ихъ, перетасовали, — и составилась цлая масть Ивановъ Богдановичей, цлая масть Начальниковъ Отдленія, цлая масть Столоначальниковъ и началась игра, игра адская, которая никогда не приходила въ голову сочинителя Открытыхъ таинствъ картежной игры.
Между тмъ Короли услись на креслахъ, Тузы на диванахъ, Валеты снимали со свчей, Десятки —, словно толстые откупщики, — гордо разхаживали по комнат, Двойки и Тройки почтительно прижимались къ стнкамъ.
Не знаю долго ли Дамы хлопали объ столъ несчастныхъ Ивановъ Богдановичей, загибали на нихъ углы, гнули ихъ въ пароль, въ досад кусали зубами и бросали на полъ…
Когда матушка Ивана Богдановича, тщетно ожидавшая его къ обду, узнала что онъ никуда не вызжалъ и вошла къ нему въ комнату, — онъ и его товарищи усталые, измученные, спали мертвымъ сномъ: кто на стол, кто подъ столомъ, кто на стул…
И по Канцеляріямъ долго дивились: ?отъ чего Ивану Богдановичу не удалось въ Свтлое Воскресеніе поздравить своихъ Начальниковъ съ праздникомъ?
V
ИГОША
Я сидлъ съ нянюшкой въ дтской; на полу разостланъ былъ коверъ, на ковр игрушки, а между игрушками я; вдругъ дверь отворилась, а никто не взошелъ. Я посмотрлъ, подождалъ, — все нтъ никого. „Нянюшка! нянюшка! ?кто дверь отворилъ?” —