Петербургский прозаик. Альманах №2
Шрифт:
– Расскажи, как это было?
– Не очень хочется вспоминать, но хорошо, расскажу один случай. В моем классе у многих не было отцов, эти были хулиганистые, в отличие от тех, которые из полных семей, и у кого отцы с войны вернулись. Мой папа тоже вернулся. Тогда мне было, как тебе сейчас, двенадцать лет. Мы жили в провинциальном городке. У школы стояли складские помещения, их почему-то называли амбарами, мимо них я ходил домой из школы по тропинке. Однажды, направляясь к дому после уроков, я свернул за амбар, а там, смотрю, драка настоящая, двое бьют одного. Били Грумова Ситцев и Тюрин из параллельного класса, я их всех знал. Причем Грумов не отбивался, просто закрыл лицо руками, у него уже кровь идет из носа, а те с двух сторон его по лицу мутузят. Я, естественно, посчитал, что это не по правилам, и вмешался. Ситцеву сразу ударил кулаком в нос, а Тюрина по уху зацепил. Они, оставив Грумова, накинулись на меня, а тот схватил портфель и убежал. У Ситцева из носа кровь пошла. Я говорю:
– Выбывай, ты в крови, – а он еще лезет, я изловчился и левой ему под дых.
В этот момент попало мне в нос от Тюрина, а у меня был слабый нос, кровь из него течет, стоит зацепить. В общем, у всех кровь пошла, драка прекратилась.
– За что вы его били? – спросил я.
– Да он сексот, предатель.
– Вы ж не по правилам дрались, двое на одного, и он уже в крови, а вы продолжали.
– На сексотов не распространяются законы, так и на войне было.
– И что он сделал?
– У нас должна была быть контрольная, мы с Ситцевым в чернильницу натолкали мух и подсунули учительнице на стол, она подслеповатая, не очень-то видит… (в то время не было ни шариковых ручек, ни наливных, а были перьевые, которые обмакивали в чернильницу). Учительница ручку в чернильницу обмакнула и не заметила, что к перу прицепились две мухи, короче, она испортила журнал. Возмущению ее не было предела. Стала спрашивать, кто сделал, все молчали, никто ничего не сказал, а когда все на перемену пошли, Грумов задержался и выдал нас. После перемены учительница поставила нас у доски и начала позорить. Вспомнила, что у нее учились наши отцы, и хорошо учились, дисциплинированные были, оттого и стали хорошими воинами. Простояли мы целый урок в углу у доски. Вот за что мы Грумова отмутузили.
Я пришел домой, отец не заметил синяка под глазом, как у тебя сейчас, но поменьше. А вечером он вдруг заходит в мою комнату:
– Выйди на улицу.
Мы жили в частном доме. Я вышел. Стоит Грумов со своим отцом.
– Этот? – спросил Грумова-младшего Грумов-старший.
– Этот.
– Ты бил его? – последовал вопрос ко мне.
– Нет.
– Тогда расскажи, что и как было.
Я рассказал:
– Завернул я за амбар по пути домой из школы, а там двое, Тюрин и Ситцев, бьют его, я ввязался в драку с ними, а он схватил портфель и убежал.
– Так кто же тебя бил? – спросил Грумов-старший Грумова-младшего.
– Ну он же говорит, что били Тюрин и Ситцев.
– А дома ты сказал, что тебя Петька бил.
– Ну, он там был.
– Так он бил тебя или нет?
– Нет, он дрался с Тюриным и Ситцевым.
– А чего же ты меня сюда притащил и сказал, что тебя избил Петька?
– А если бы я сказал, что меня избили Тюрин и Ситцев, ты бы пошел к ним, и они бы потом меня снова избили. А Петька честный, справедливый, он бить меня не будет.
– Так он, выходит, тебя защищал, а ты сбежал и еще на него наговариваешь, будто это он тебя избил!
– Я не говорю, что это он меня избил. Говорю, что он дрался, но не со мной, а с теми.
– Иди домой, я разберусь с тобой после.
Отец Грумова дал сыну хороший подзатыльник и стал извиняться перед моим отцом.
Вот такой был случай, когда мне было, как тебе сейчас, двенадцать. По-моему, у нас правила были почестней. Чтобы двенадцать на одного, такого не помню.
Об авторе:
Леонид Петрович Гришин
Профессиональным писателем назвать себя не может. Имеет техническоре образование и сорокалетний стаж работы инженером-конструктором. За время работы достиг высокой должности главного конструктора завода. До 2010 года имел только научные и технические публикации, в том числе касающиеся изобретений. За свой жизненный и профессиональный опыт встретил немало интересных людей и был свидетелем самых разных жизненных историй, память о которых он посчитал важным сохранить в своих одиннадцати книгах. Каждая из них посвящена отдельному этапу: детские воспоминания о военном и раннем послевоенном времени, длительные командировки по стране и за границей в период «железного занавеса», переходный период 90-х годов, личные истории ближайших друзей, коллег и знакомых.
Рассказы Леонида Гришина чаще всего о нем самом, но не он в них главный герой. Герои в них – люди, с которыми его в разное время сводила судьба.
В настоящем альманахе – избранные повести и рассказы, которые в полной мере раскрывают тематику прозы Леонида Гришина.
Елена Мошко, Леонид Л. Смирнов, Владимир Колотенко
Сон в Турее [1]
Я – клубника-мать. Мои соки – соки Земли. Простите, мне некогда – нужно успеть дать корни. Впрочем для меня это все равно что вытянуть ноги. Мои руки – это усы. Тонкие, изящные, аристократические. Мне, заброшенной за тысячи километров от родины, иногда кажется, что я ищу ими дорогу домой.
Я знаю, что есть другие цветы. Хрупкие лилии, окруженные бордюром. И сорняки, чьи головы гнутся под тяжестью семян. Я не похожа на них. Не потому, что быстро могу прижиться, дав свои корни. Многие растения это делают. Мой секрет в том, что в любом месте, где есть земля, я могу дать свои восхитительные плоды. И искушать ими.
1
Елена МОШКО
Ну, вот. Кажется, я укоренилась на новом месте. Я расправляю свой новый прелестный зеленый лист, чтобы полюбоваться им… и вижу, как он темнеет. Нет! Чернеет, превращаясь в длинное сильное крыло аиста.
Я взмываю в небо. Дух захватывает. Я парю. Так можно упасть ненароком. Но падать, помнится, лучше всего в гнездо. Я приземляюсь. С высоты моего дома я вижу восход солнца.
Вижу его и понимаю, что любуюсь восходом раньше каких-то там петухов на завалинках, которые потом лениво прокукарекают. Я начинаю щелкать клювом. Кто слышит меня по утрам, тот знает: это знак, мой знак рассвета. Я так пою песню первым звёздным лучам.