Петербургский сыск. 1873 год, декабрь
Шрифт:
Когда в сопровождении агента Василий был уведён, Иван Дмитриевич обратился к Екатерине.
– Госпожа Извицкая, я думаю, Вашему жениху больше требуется помощь доктора, нежели сыскной полиции.
Хрупкие плечи девушки вздрагивали при всхлипывании, маленькими ладошками она закрывала лицо.
Глава вторая. К чему приводят ночные прогулки
Ресторация господина Давыдова, что находилась на Владимирском проспекте, напротив Стремянной улицы, была известна петербуржцам как «Давыдка» или с лёгкой руки завсегдатая— литератора Слепцова «Капернаум», прозванным
В первый зал можно было войти с улицы и, не снимая верхней одежды, пройти к большой стойке, где услужливый официант мог налить рюмку водки и поднести к ней на белой с каймой тарелке пирожок для закуски, откланяться и покинуть заведение. Хотя второй зал и не привлекал посетителей особой роскошью, но его отличительно чертой был поставленный у стены длинный стол с рядом чернильных приборов для господ литераторов, журналистов, художников и иных деятелей научного труда, которые здесь же иногда, когда не хватало времени, за рюмкой водки писали срочные статьи. В редкие дни за столом не появлялся Лесков, в пошлом году опубликовавший отдельной книгой свой роман «На ножах», каким событием был крайне недоволен, выражая своё негодование – редактор так приложил руку к правке, что Николай Семёнович не узнал своего романа.
Терпигореву, недавно возвратившемуся из ссылки, и Тургеневу приходилось прилагать большие усилия, чтобы гасить невольный гнев довольно известного в России литератора.
Надворный советник Сергей Иванович Левовский, чиновник Экспедиции Заготовления Государственных Бумаг, и ротмистр 8—й уланского Вознесенского Его Высочества Принца Александра Гессенского полка Илья Николаевич Торонов, пребывающий в отпуску, сидели за соседним с литераторами столом.
Левовский смаковал из высокого бокала французский кларет, перед ним стояли тарелки с бараньими рёбрышками, отбивной из телятины и твёрдыми итальянскими сырами. Его же приятель пристрастился в полку к русской водке и перед ним возвышался запотевший графин, рядом стояла рюмка, две икорницы, квашеная капуста, нарезанная тонкими кусками буженина и солёные грибы.
Чиновник после второй бутылки вина благодушествовал, дела на службе шли прекрасно. Сергей Иванович со дня на день ожидал новой должности, что сулило немалую прибавку к жалованию, которого в последнее время не хватало из—за пагубного пристрастия к карточной игре. Он с превеликим удовольствием прикладывался к высокому бокалу, наполненному рубиновым терпким напитком, забывая о закусках.
– Завидую тебе, – Сергей Иванович крутил между пальцами ножку бокала, едва не выплёскивая на белоснежную скатерть вино, – у тебя интересная жизнь: служба, походы. Шашку пристегнул и вперёд, а у меня… – он махнул второй рукой, едва не опрокинув графин.
– Сергей, не завидуй, – Торонов перехватил пытавшийся упасть графин и, словно фокусник, из него наполнил рюмку до краёв, – я бы с превеликим удовольствием поменял свою службу на твою, ты уже надворный, скоро станешь коллежским, а мне до полковника… Эх!
– Что ты? Просто ты не представляешь. Каждый день одно и тоже копание в кипах бумаг, писание бесконечных отчётов, никому ненужных докладов… Перестань упоминать о моем сидении в присутствии, мне становится от самого упоминания плохо, хотя лукавлю и моей службе есть некоторое разнообразие. Когда—нибудь я тебе расскажу об одном дельце, но как—нибудь потом, а теперь давай лучше за тебя, за твои походы и армейский дух, – он поднял бокал.
– Что ж, присоединяюсь, – Илья Николаевич с хитрецой прищурил правый глаз, – а как продвигается жениховское дело с Марьей Николаевной?
– Думаю, на Пасху ты не откажешься поприсутствовать на нашей свадьбе, – расплылся в улыбке Сергей Иванович и поднёс бокал к стоящей на столе рюмке, которую подхватил Торонов и ударил по стеклянному сосуду приятеля. Одним глотком отправил в рот и закусил подхваченной на маленькую ложку паюсной икрой.
– А почему ты пригласил меня сюда? – Илья Николаевич сделал ложечкой круг в воздухе.
– Знаешь, мне нравится чувствовать себя причастным к русской литературе, за тем длинным столом, – он украдкой указал на соседний стол, – собираются литераторы и журналисты, чьи имена у нас на слуху. После службы хочется возвышенного, почувствовать себя человеком, а не бумажным червём. Кстати, ты видишь тот с левого края с русой бородкой?
– Вижу.
– Так это автор «Отцов и детей», «Дворянского гнезда».
– Извини, Сергей, но я не любитель чтения, поэтому мне, что отцы, что дети, одного поля ягоды.
– Ладно, забудь. А когда тебе в полк? – попытался перевести беседу в другое русло Левовский.
– Я умоляю, не напоминай мне о службе, – рука опустилась на левую сторону груди, а лицо скривилось, будто Илья Николаевич съел лимонную дольку.
– Не буду, не буду, – открестился от приятеля Сергей Иванович, – только и ты не говори мне о моей.
– Договорились.
– Ещё по одной?
– Я по армейской привычке только «за», – он приложил дав пальца к виску и отсалютовал, как польские офицеры, – кстати, если я задумаю выйти в отставку, в твоём присутствии не найдётся тёплого местечка для бывшего офицера?
– После того, как я получу новую должность, я смогу помочь старому приятелю.
– За дружбу.
– За дружбу.
Около часа ночи, когда приятели расплатились, одарив официанта щедрыми чаевыми, вышли на опустевший Владимирский проспект, морозный воздух наполнил грудь и заставил придержать дыхание от резкого вздоха.
– Сани?
– Нет, – ответил Сергей Иванович, – я предпочёл бы пешую прогулку, после долгого сидения требуется размять ноги.
– По такому морозу?
– Какой мороз? – Левовский скривил губы, – ныне хоть зима пришла, в прошлую, так до Рождества снега не было, одна слякоть под ногами. Выпадет и растает, все мостовые были залиты грязью. По неволе вспомнаешь детские годы, когда пробирался на горку сквозь снег, что заваливал город по колено.
– Ах детство, детство, – поратовал Торонов, – не тереби беззаботных воспоминаний.
На Стремянной улице не встретился ни один человек, появилось чувство, что город опустел, и они остались одни во всей столице. Приятели не видели, как из ресторана господина Давыдова вслед за ними, поднимая бобровый воротник, вышел высокий человек в тёмном пальто, подбитым медвежьим мехом. Он не таился, улица и без того была плохо освещена, а в темных местах он вообще был не заметен. Человек продолжал идти сзади, наблюдая за приятелями и прислушиваясь к каждому слову.