Петербургский сыск. 1873 год, декабрь
Шрифт:
Пробуждение стало для него внезапным, словно кто—то изнутри заставил открыть глаза. Сумрачный свет проникал в комнату сквозь неплотно закрытые шторы и молочные узоры на стекле. Проснувшийся человек заложил руки за голову и устремил взгляд в потолок, что белой простыней навис над комнатой.
«Воскресенье, – иглой вонзилось в голову, – очередное воскресенье. Достойное завершении недели, – он скривил губы и не было понятно – хотел он улыбнуться или нахмуриться, – очередной год катится к закату».
Его кинуло в холодный пот при мысли о ночном убийстве. Что всё-таки
Человек на постели потянулся за стаканом воды, который он всегда ставил на ночь, выпил маленький глоток и поставил стакан на место.
Потом бросило в жар, даже капельки пота появились на лбу, а зачем мне его бумажник? Зачем залез в карман? Покосился на толстый чёрный бумажник, лежащий около стакана, и стало как—то не по себе, вроде бы ты не при чём, а чувствуешь вину за поступок другого человека. Слово «поступок» обожгло, что лежащий укусил указательный палец, чтобы невзначай не закричать от страха. Как же можно назвать поступком лишение жизни даже такого гадкого человека, как Левовский? – снова пронеслось в голове у лежащего. Как мне быть? Поехать к Марье Николаевне? Что я там скажу? Беспечно вести себя после происшедшего я не смогу, а сидеть рядом с нею с угрюмым видом я не сумею. Да и куда деть бумажник, он покосился на траурный предмет рядом со стаканом, казалось, он сам притягивает взгляд, но было боязно взять его в руки, словно он сможет оставить на ладонях несмываемые кровавые следы.
А ведь нет больше препятствия для нашего с Машенькой счастья, молодой человек аж подскочил на кровати, сел и руками потёр виски от неожиданно пришедшей мысли. Такой счастливый поворот фортуны в судьбе молодого человека сам по себе не мог упрочить положения для завоевания сердца Марии Николаевны. Ведь для получения руки девушки нужны средства, а их— то и не предвиделось. Хозяйство пращуров разорено стараниями отеческих забот, а действительный статский советник Николай Васильевич Залесский, директор Департамента Железных Дорог и Чиновник особых поручений при начальнике Главного Морского Штаба, папенька Машеньки, никогда не отдаст руку одной из дочерей начинающему юристу без состояния, а короче без копейки за душой. Вот если бы…
Не утерпел и вскочил с постели, хотелось до боли в сердце повидать прелестную девушку, за одну улыбку которой и щебетание о пустом готов отдать жизнь.
Нанести визит, слишком рано, поэтому молодой человек заварил себе чаю и, отхлёбывая горячий напиток, не заметил, как налил третью чашку, поглядывая на последнее оставшееся у него богатство – брегет, подарок деда, немного потёртый, но показывающий точное время, ещё ни разу не отданный в починку. Делали ж в прежние времена, «не то, что нынешнее племя».
Стрелки едва передвигались, показывая нетерпеливому человеку свою медлительность. Взял в руки «Русский вестник» за прошлый месяц, вспомнил, что не читал вторую часть романа графа Салиаса «Земцы и немцы» из времён Екатерины Великой.
«– Нешто это свадьба была? Это самокрутка! Жидовский мархешван какой—то! ворчливо говорил князь Родион Зосимыч, угрюмо сидя у столика с шашками против Кречетова. – Эдак и Татарва не женится!»
Молодой человек очнулся от забытья на десятой странице, но ни помнил ни слова из прочитанного. Голова забита совсем другим. Он вернулся к первой странице и со злостью запустил журналом в стену, прочитав первые слова, которые издеваясь над ним вещали о свадьбе.
Он долго ходил по комнате, то и дело задевая мебельные углы. Наконец он решился и по чистой, надраенной до блеска лестнице, спустился на улицу, где поднял голову и долго смотрел на низкие серые тучи, застывшие в неподвижном молчании над городом. Прохожие обходили его стороной, боясь потревожить или нечаянно задеть.
Дворники давно убрали снег с тротуара, шестигранниками уходящими по улицам и проспектам. По обнажившемуся от снега деревянному настилу с неприятным скрипом проезжали сани.
Наконец, молодой человек очнулся от минутного забытья, поднял потёртый бобровый воротник старенького мехового пальто и направился на Литейный проспект пешим ходом, к дому Романа Риттера, где папенькой Машеньки была арендована квартира в шесть комнат с маленьким балконом. На извозчика лишних денег не нашлось. Пока шел, все шилом жалила мысль, что же рассказать девушке, порочить ушедшего в небытие Сергея Ивановича не было нужды, но и сказать неправду он не посмеет, словно стоишь на перепутье и перед тобою две прямые дороги, на одной написано голову потеряешь, на второй – убитым тебе быть. И так не гоже, а эдак совсем худо. Зачем иду? В сотый раз спрашивал себя молодой человек и не находил разумного ответа, ноги продолжали нести к заветной цели. Вот долгожданный дом, он на миг задумался перед дверью квартиры, повернул рукоятку звонка и где—то в глубине звякнул колокольчик, потом ещё раз, и ещё.
За открытой дверью появилась Лиза, недавно нанятая на работу. Она присела.
– Проходите! Марья Николаевна в гостиной собираются чай кушать, – Лиза знала, что молодого человека принимали в семье, как сына старинного друга Николая Васильевича, – разрешите.
Молодой человек протянул снятое пальто.
– Я доложу о Вас, Марье Николаевне.
У вошедшего в миг пересохло в горле и он только кивнул.
Через минуту Лиза воротилась.
– Прошу, – и открыла дверь в гостиную.
Молодой человек сделал несколько шагов и застыл на пороге. Машенька была обворожительна, кругленькое личико с ямочками на алеющих щеках, волосы, собранные на голове в причудливую высокую причёску, несколько светлых локонов завитками спускались по вискам. Она улыбалась, обнажая белоснежную полоску зубов.
– А я не ожидала, что ты составишь мне компанию, – прожурчал лесным ручьев её голос.
Он молчал, позабыв её поприветствовать.
– Что стряслось?? – в миг её лицо преобразилось и на лице застыло выражение то ли внезапного удивления, то ли предчувствия беды.