Петербургский сыск. 1873 год, декабрь
Шрифт:
На Николаевской Торонов остановил приятеля.
– Мне налево, тебе, как я понимаю направо.
– Точно так. Может ко мне? – Сергей Иванович предложил ротмистру, – у меня найдётся бутылочка хорошей домашней настойки, присланной из дома.
У следующего за ними человека вдруг быстро застучало сердце, но ответ принёс облегчение.
– Нет, извини, в другой раз, мне надо отдохнуть. Знаешь, устал. Притом завтра, нет уже сегодня у меня важная встреча, а если я посещу твоё жилище, то буду не в состоянии здраво размышлять днём, – Торонов с улыбкой сказал приятелю, намекая, что они продолжат вечер за бутылкой, не важно чего: вина, водки или коньяка, а сон останется
– Что ж, – Левовский пожал руку приятеля, – это не последний вечер, проведённый с тобой?
– Так точно, мон женераль, – приложил руку к цивильному головному убору ротмистр.
Сергей Иванович, шатаясь из стороны сторону, но не чувствуя морозных покалываний на щеках, махнул рукой.
– Женераль, – с трудом выговорил он, – когда будешь под моим началом, надеюсь, ты не забудешь меня так называть.
– Конечно.
– Тогда не обессудь, вечером заеду к тебе.
– Буду ждать.
– До встречи.
– До вечера.
Сергей Иванович повернулся и бодрым, слегка нетвёрдым, шагом, давало знать выпитое, направился по Николаевской, чтобы свернуть на Новый проспект, где недавно начали возводить дома, но в связи с зимней порой и большими морозами приостановили, потом в маленький переулок, который выходил на набережную обмелевшего Лиговского канала, а там и до дома два шага..
Мороз пощипывал щеки и добрался до рук, которые Левовский, наконец—то, додумался спрятать в карманы, от того, что куда—то подевал свои тёплые перчатки.
Человек в тёмном пальто шагнул из Стремянной на довольно широкую улицу, но тут же отступил назад. По Николаевской шёл неизвестный.
– Фу, ты черт, – тихим голосом выругался человек в тёмном пальто, – этого мне не хватало. – Поначалу он помедлил, пропустив незнакомца на десяток шагов, потом пошёл вдоль стен домов, где была гуще тень.
Сперва он не обращал внимания, но заметил, что незнакомец тоже старается держаться в тени, подумалось, что это всего лишь случайность, но после того, как незнакомец свернул за Левовским на Кузнечный, а потом и на Новый. У человека в тёмном пальто это вызвало большой интерес.
Когда Сергей Иванович свернул в Невский переулок, незнакомец змеёй юркнул туда же. Человек в тёмном пальто потерял их из виду всего лишь на несколько секунд. Когда он заглянул в переулок, то поначалу ничего не заметил, кроме темноты, но донесшийся глухой всхлип заставил отпрянуть назад и затаиться.
Тяжёлые шаги прогрохотали почти рядом, человек в тёмном пальто едва успел вжаться спиною в небольшое углубление в стене, но тусклый свет все же позволил увидеть пылающий взгляд тёмных глаз, рассечённую надвое бровь то ли старой раной, оставившей шрам, то ли просто показалось, и пышные усы незнакомца. Сердце пыталось вырваться на свободу, отдаваясь быстрыми ударами в голове.
– Что за напасть? – так с минуту он простоял в углублении, прислушиваясь ко всем звукам ночного города. Только когда успокоился сам и убедился в отсутствии постороннего шума, вышел из укрытия и решился войти в переулок. Ступал на носках, словно боялся, что кто—то может его услышать. Он не сразу заметил лежащее у стены тело, опустился и когда нащупал ручку ножа, внезапно отпрянул, но затем приподнял Сергея Ивановича, тот был мёртв, неосознанно сунул руку в боковой карман пиджака, нащупал мягкую кожу бумажника и аккуратно его вытащил, не иначе боялся потревожить убитого, сунув в карман своего пальто, таким же осторожным движением опустил убитого. Хотел вернуться на Новый проспект, но заслышав скрип снега под чьими—то ногами, бросился бежать в сторону канала, где его скрыла ночная темнота.
Глава третья. Прерванный сон в зимнюю ночь
В третьем часу, когда крепкий сон не даёт возможности после тяжёлого дня оторвать голову от мягкой подушки, раздался настойчивый звон колокольца. Иван Дмитриевич проснулся с первым звуком, наверное, многолетняя привычка ко всяким неожиданностям остаётся гореть непогашенной свечой. Сквозь дубовую дверь было слышно, как прошаркала по коридору незаменимая Глаша. Звякнула железная цепочка, с едва слышным скрипом отворилась дверь. Послышались неясные голоса, словно бубнили себе под нос. Путилин не пытался прислушаться, а тихонько поднялся с тёплой постели, чтобы не потревожить чуткий сон жены, не дай Бог, дать повод для ворчания. Накинул толстый халат, подвязав его тонким поясом, взялся за потёртую ручку, когда раздался тихий стук. Глаша жалела супругу и не хотела нарушать её сладкого сна, потому и знала, что Иван Дмитриевич услышит даже едва слышимые звуки.
Путилин осторожно повернул ручку и потянул на себя. Глаша от неожиданности отпрянула назад, ёкнула, трижды быстро перекрестилась и прикрыла лицо рукой, во второй дрожал огненный мотылёк на кончике свечи.
– Ой, Иван Митрич! – только и смогла выдавить из себя, блестя глазами.
– Кто там?
– Посыльный, – она дышала тяжело и с придыханием, словно не могла успокоиться.
– Проведи в кабинет, пусть там подождёт, – а сам повернулся, чтобы одеть брюки и рубашку.
Через несколько минут, застёгивая верхние пуговицы рубашки, вышел в освещённый несколькими свечами кабинет, где с ноги на ногу переминался немолодой мужчина в полицейской форме. При появлении начальника сыска он вытягивается во фрунт.
– Здравия желаю, Ваше Высокородие, – произносит он хорошо поставленным голосом, но не слишком громко, чувствуя, что пошёл третий час ночи.
Кивнул головой на приветствие.
– Что стряслось?
– Ваше Высокородие, в половину второго городовой Петров, несущий службу на Николаевской улице, проходя мимо Невского переулка заметил тёмный мешок, лежащий у дома господина Ивановского. Решил проверить, мешок оказался телом. Доложился приставу, тот меня направил к Вам.
– Убитый, – констатировал Путилин.
– Так точно.
От уличного морозного воздуха в первое мгновение перехватило дыхание и Иван Дмитриевич прикрыл нос меховым воротником, который так и оставался под защитой, пока под санями хрустел примятый снег и фырканье лошади оглашало округу тяжёлым дыханием, которое с каждым выдохом сопровождалось молочными клубами.
Улицы города были пусты, только на некоторых перекрёстках горели костры для обогрева прохожих по давнему распоряжению обер—полицмейстера. Дрова закладывались в круглые решётки из железных прутьев. Почти у каждого костра находился городовой, который распоряжался, чтобы хозяева близь лежащих домов выделяли дрова для обогрева бродяжного люда. Около полицейского жались к кострам несколько замёрзших человек в рваной одежде, в рваных шапках или с завязанными платком ушами, дворовые голодные собаки с поджатыми хвостами вздрагивали от каждого движения людей и отскакивали в темноту при чувстве опасности. Иногда у таких костров стояли сани, извозчики подходили обогреться в ожидании седоков. В нынешнюю зиму, когда большие морозы опустились на город, костры горели круглые сутки, даже чайные открыты днём и ночью. По улицам несколько раз за ночь разъезжали конные патрули городовых или солдат. Они смотрели, не замерзает ли кто на улице: пьяный, заснувший извозчик или бедняк, у которого нет пятака на ночлежный дом.