Петр Великий
Шрифт:
Россия — великая держава
Широко распространенным беспокойству и враждебности, которые были вызваны российскими достижениями, пришло время исчезнуть. «Мы знаем очень хорошо, — сказал Шафиров французскому дипломату в ноябре 1721 года, — что большая часть наших соседей весьма неблагоприятно смотрят на хорошее положение, в которое Богу было угодно поместить нас; что они были бы восхищены, представься непосредственный случай заключить нас еще раз в темницу нашего прежнего невежества и что, если они и ищут нашего союза, то более из страха и ненависти, чем из чувства дружбы» [74] . Однако статус России как важной части европейской политической системы был теперь фактом, который никак нельзя было отрицать.
74
Сборник. Т. LX. С. 341.
Одним из наиболее поразительных и провокационных символов нового положения было звание императора, которое Петр принял в 1721 году в конце войны со Швецией. Многие из государств Северной Европы — Пруссия, Швеция, Дания, Голландская Республика — с незначительным сопротивлением, как и вообще без него, приняли это формально. Англия и Австрия, однако, не признавали этого до 1742 года; и Франция и Испания — не менее трех лет после этого. В течение двух десятилетий после 1721 года Габсбурги, в частности, жестко противились этому титулу, умаляющему, по их мнению, титул императора
Последствием было долгое и иногда резкое противостояние, которое затянулось на десятилетия. Колебание или отказ принимать новый титул Петра было, однако, само по себе косвенным, но безошибочным признанием нового международного положения России. В шестнадцатом и семнадцатом столетиях, когда Россия не расценивалась как часть Европы в любом значимом смысле, несколько европейских монархов серьезно возразили против предоставления царям любых сложных и иностранных званий, которые они пытались себе приписать. «Император» или «Императорское Величество», обращенные к правителю экзотической страны явно вне Европы, не были титулами, которые влекли за собой серьезные последствия. Если Романовы в Москве и были более или менее в разном положении с Сефевидами в Исфахане или Моголами в Дели, то, как они называли себя или были названы другими, было второстепенно. Первые два десятилетия восемнадцатого столетия, однако, навсегда покончили с этим положением. Петр был теперь европейским правителем; его титулы должны были теперь быть весомы в европейском масштабе. Когда в течение своего второго посещения Западной Европы в 1717 году он вел переговоры с британскими полномочными представителями в Амстердаме и требовал, чтобы в своих верительных грамотах они обращались к нему как к «императору», ему ответствовали, что такие «письма с цветистыми выражениями» посылают только в Турцию, Марокко, Китай «и другим нациям, закрытым для пределов христианства и общего курса переписки»: если он желал, чтобы с ним обращались как с другими принцами Европы, «он должен соответствовать европейским стандартам» [75] .
75
Norris and Whitworth to Sunderland (Secretary of State), 5 August 1717, S. P. 84/257; see in general K.-H. Ruffmann, «England und der Russische Zaren- und Kaisertitel», Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas, 3 (1955), 217–224.
Другим безошибочным признаком нового положения России было присутствие в каждой значительной европейской столице постоянных российских дипломатических миссий. К 1721 году Петр имел двадцать одну таковую, если включать консулов: этому числу не суждено было увеличиться в течение остальной части восемнадцатого столетия [76] . Россия впервые стала неотъемлемой частью сети европейской дипломатии. «Прежде, — сказал Шафиров в 1720 году, — русские не содержали посланников или эмиссаров при иностранных дворах; теперь они имеют их так много, что не остаются неосведомленными обо всем, что случается там» [77] . Одинаково убедительным признаком перемен на довольно значительном уровне было начало браков с иностранцами, позже ставших частыми и важными, между российской правящей династией и иностранными домами. Петр никогда не имел возможности заключить такие браки с членами какой-нибудь из наиболее престижных европейских династий. Фридрих-Вильгельм, герцог Курляндский, в 1710 году стал мужем племянницы Петра, Анны Ивановны; принцесса Шарлотта Брауншвейг-Вольфенбюттельская вышла замуж за царевича Алексея в следующем году; Карл-Леопольд, герцог Мекленбург-Шверинский, за которого в 1716 году была отдана замуж Екатерина Ивановна, — это были в лучшем случае браки второстепенной важности. Все, кроме того, были протестантами — отражение страха и ненависти к католицизму, которые как наследство борьбы с Польшей в течение поколений все еще были так сильны в России. Курляндский и мекленбургский браки значительно усилили российское влияние в Прибалтике и на севере Германии; но только в последние годы Петра ситуация стала такой, что он мог серьезно надеяться соединять Романовых с европейской правящей семьей бесспорно первостепенной важности.
76
Очерк истории Министерства Иностранных Дел. 1802–1902 (С.-Петербург. 1902). С. 38.
77
Сборник Т. LX. С. 129–130.
Брачный союз с Бурбонами во Франции тогда казался в течение нескольких лет реальной возможностью. Когда в 1717 году он совершал свое второе путешествие в Западную Европу, он поехал во Францию и Голландскую Республику. Примечательно, что центром его интереса и внимания теперь была Франция, а не Англия, как двумя десятилетиями ранее. Как и в Великом посольстве 1697–1698 годов, одной из его задач было нанять иностранных специалистов и квалифицированных техников для работы в России. Более шестидесяти из них были завербованы в Париже; теперь сюда включали художников и архитекторов, а также мастеров, практикующих более утилитарные ремесла. Но этот аспект поездки был намного менее существен, чем во время прежнего паломничества на Запад. Франция, несмотря на неудачи в войне за испанский престол, казалась Петру (и по праву) самой великой европейской державой. Теперь она имела для него престиж и привлекательность, которые, кажется, были курьезными недостатками двумя десятилетиями ранее. Людовик XIV, со всеми своими ошибками и недостатками, был в глазах Петра самым великим монархом века, образцом, на который больше, чем на любой другой, он желал походить. Союз с Францией отлучил бы герцога Орлеанского, регента младенца Людовика XV, от сотрудничества с Георгом I, так как сделал бы Россию равной любому государству в Европе и способствовал бы достижению ею статуса великой державы. Вот такой союз он пытался заключить в типично опрометчивой и порывистой манере, когда посетил Париж в мае — июне 1717 года. «Франция, — говорил он маршалу де Тессе, представителю французского правительства, — потеряла своих союзников в Германии; Швеция, почти разрушенная, не может оказать ей никакой помощи; власть императора (Карла VI) выросла бесконечно; и я, царь, прибыл предложить себя Франции, чтобы заменить Швецию… я желаю обеспечивать наши соглашения; я предлагаю вам свой союз, то есть и с Польшей…, я вижу, что в будущем огромная мощь Австрии должна встревожить Вас; поместите меня на место Швеции» [78] . Это откровенное обращение не имело никакого эффекта. Французские министры хорошо знали, что эта новая держава в Восточной Европе может стать сильным препятствием возрастающей силе Габсбургов. Но Петр, когда дело дошло до сути, не желал соглашаться на любое эффективное действие против Карла VI; в то же время правительство в Париже, из уважения к Англии и Голландии (своим союзникам по Тройственному союзу 1717 года), отказалось заключить торговое соглашение с Россией, которое предложил царь. Единственным политическим плодом визита Петра было соглашение о дружбе, подписанное с Францией и Пруссией в Амстердаме в августе. Оно, хотя и искусно составленное, чтобы создать у каждого из подписавших иллюзию получения некоторой подлинной выгоды, имело слишком малое практическое значение.
78
Получение инструкций, Россия. I, 186; см. также: Сборник. Т. XXXIV. С. 196–201, 532–536.
Однако идея относительно французского союза и сопровождающего его династического брака продолжала вынашиваться до смерти Петра. В частности, возможность поставить герцога де Шартре, младшего члена дома Бурбонов, королем Польши и женить его на младшей дочери царя активно рассматривалась с конца 1721 года. Подобно многим проектам этого сложного периода европейской дипломатии, этот тоже был бесплоден. Во Франции регент не был намерен заключать никакое соглашение с Россией, которая угрожала его союзу с Англией. Обсуждения, тем не менее, длились до самого конца правления Петра, в то время как в 1722 году Филипп V Испанский (сам из дома Бурбонов) делал предварительные подходы к браку одного из своих сыновей на дочери царя [79] . Брачные предложения такого вида в Европе, над которой все еще доминировали абсолютные монархи с сильным чувством династического престижа и достоинства, ценились высоко. Они во многом являются убедительным доказательством того факта, что Петр теперь успешно утвердил и свое положение как равный любому из своих коллег-правителей, и положение своей страны как истинно великой державы. «Россия, — писал французский посол в С.-Петербурге к Людовику XV в марте 1723 года, — прежде едва известная по имени, сегодня стала объектом внимания большинства европейских держав, которые ищут ее дружбы или из страха увидеть, что она примет сторону им противоположную, или из-за преимущества, на которое надеются от союза с ней» [80] . Эта замечательная перемена была делом рук не только одного Петра. Это было, возможно, скрыто в «логике истории», которая, хотя и являлась неопределенной и трудной концепцией, не была бессмысленной. Предзнаменования этого могут быть замечены в политике Голицына в 1680-х годах. Это было сделано, возможно, физическими факторами — размером России, ресурсами и относительной неуязвимостью к вторжению — которые царь не создавал и не мог оказывать на них большого воздействия. Но без него ее форма была бы другая, менее резка, менее эффектна. Больше всего поражала неожиданность перемены, которая оказывала впечатление на современников и вела их к тому, чтобы приписать Петру в его последние годы степень мудрости и героизма, на которые он в полном масштабе не имел права.
79
Бантыш-Каменский. Обзор внешних сношений России. Т. I. С. 165–166.
80
Сборник. Т. XLIX. С. 313–314.
Глава 5. Новое государство и общество?
Армия и военно-морской флот
Любое обсуждение новых петровских учреждений и методов, любая попытка понять все течение и характер достижений Петра должно начинаться с анализа вооруженных сил. Именно потребность армии и флота в людях и руководстве вызвали к жизни многие из самых важных реформ и наиболее поразительных новшеств во время его царствования. Эти потребности были, по крайней мере в течение первых двенадцати лет или более в восемнадцатом столетии, весьма тяжелы. Жизнь и смертельная борьба со Швецией ставили перед скрипящими косными машинами правительства такие задачи, которые оно не могло решать из-за своей немощности. Это возложило на русский народ беспрецедентную тяжесть. Временами, в течение кризиса Великой Северной войны в 1708–1709 годах и борьбы с Оттоманской империей в 1711–1713 годах, казалось, что эти машины могут стать неуправляемыми, а задачи — невыполнимыми.
Длительная война со Швецией потребовала поставлять людей для армии не просто в больших количествах, но регулярным и испытанным способом в течение многих лет. Россия проводила большие военные наборы в прошлом: в 1654–1667 годах, например, свыше 100 000 людей были рекрутированы на войну с Польшей. Но никогда прежде не делали таких больших наборов, проводимых на высоком уровне так долго. Это повлекло за собой создание более эффективной и планомерной системы рекрутских наборов, другими словами, более эффективного принуждения, чем что-либо подобное прежде в России или в любом другом европейском государстве. Кроме того, чтобы успешно оспорить военно-морскую мощь Швеции на Балтийском море, предполагалось не только создание, практически с нуля, большого и дорогостоящего флота, но также и укрепление совершенно новых баз, которыми он мог бы пользоваться. Оборудовать эти беспрецедентно большие и требующие нового вооружения базы означало беспримерно расширить существующие отрасли промышленности (по выплавке железа и меди, изготовлению стрелкового оружия) и, кроме того, создать совершенно новые (изготовление ткани для парусов). Потребности армии и флота, другими словами, были движущей силой многих попыток, часто неудачных, способствовать росту индустриальной мощи России, которая ознаменовала правление Петра. Чтобы оплачивать и содержать армию и флот, правительству нужны были деньги в беспрецедентных количествах. Запросы вооруженных сил во многом объясняют отчаянное финансовое положение России, особенно в первом десятилетии восемнадцатого столетия. Эти требования были причиной обращения к широкому разнообразию иногда причудливых финансовых приемов, которые в итоге завершились введением начиная с 1718–1719 годов новой подушной подати, со всеми ее далеко идущими социальными осложнениями. Потребность в обученных офицерах и экспертах разных специальностей — артиллеристах, инженерах, судостроителях, преподавателях навигации и даже элементарной математики — объясняет быстро возрастающий приток таких людей из Западной Европы в конце 1690-х годов и начале восемнадцатого столетия (приток, который, что касается флота, продолжался до конца правления Петра), а также посылку беспрецедентного числа молодых русских учиться за границу. Эта потребность также привела к открытию ряда специализированных школ для армейских и морских офицеров: они были наиболее успешным аспектом несистематических усилий царя обучить, по крайней мере, небольшую часть своих подданных. Наконец, проблемы организации и содержания вооруженных сил в невиданном до сих пор размере и сложности вели к учреждению новых органов центрального правительства. Этот процесс, в течение долгого времени по существу являясь не самым лучшим ответом на немедленные потребности и краткосрочные требования, в итоге завершился открытием после 1718 года новых Военной и Адмиралтейской Коллегий, учреждений, которые должны были занять свое место в оставшуюся часть восемнадцатого столетия среди наиболее важных элементов машины центрального управления.
Другими словами, война и потребности, порожденные ею, были главной движущей силой многих нововведений Петра и творческой деятельности в России. Этот факт был во многом несчастливым. Он был главной причиной поспешного и неспланированного характера многих работ царя. Озабоченный ежедневными потребностями, вынужденный до конца своих лет выискивать людей, деньги, оборудование, оружие и фураж везде, где их можно было бы получить, он имел небольшую возможность (и, справедливо добавить, в течение данного времени также и мало желания) для реального планирования, для тщательной разработки новых методов или создания новых учреждений. Только после того, как стало ясно, что война с Карлом XII выиграна, дух зрелого размышления и осторожного взвешивания альтернатив станет отличать его поступки от опрометчивых и в значительной степени неспланированных действий прежде. Образ действий, которым война так долго затемняла все остальное, усилил тенденцию Петра полагаться при проведении своей политики на прямое и часто жестокое принуждение. Все более по мере своего царствования он налагал на Россию структуру власти, иерархию властей, которые были по существу военными по духу и вдохновению. Явная милитаризация многих машин управления в его последние годы — заключительная и наиболее разительная иллюстрация этой тенденции. Резкость, жестокость, нечувствительность механизмов, которые характеризовали многое в петровской правительственной машине, объяснялись в значительной степени напряжением, порожденным длинным периодом трудной и очень требовательной военной борьбы.
Обновление вооруженных сил и их потребностей имело, таким образом, и конструктивные, и разрушительные результаты. Разнообразными способами они стимулировали новшества и помогли закончить преобразование Московии в Россию. В то же самое время они наложили на рядового человека более тяжкие обязательства по сравнению с теми, которые он нес и выполнял прежде для того, чтобы дать новой официальной России тон и характер, отличные от любых других известных в прошлом. Разные историки подчеркивали и, без сомнения, продолжают подчеркивать различающиеся балансы между кредитом и дебетом этих факторов. Но война и ее результаты являются центральными не только по отношению к внешней политике Петра, но также и к его достижениям и неудачам внутри России. Без понимания этого факта невозможно никакое реальное понимание его правления.