Пилигрим

Колесников Серж

И сказал я себе, очнувшись от мыслей своих - неведомы пути, которыми мудрость движется, неведомы корни, которыми мудрость питается, нет для истины изречения уст ненадлежащих высокого и низкого происхождения, но одно лишь истинное в мудрости сокрыто и неведомо, где оно откроется для тебя. И благодарил я старуху, и кланялся ей земно, и целовал землю перед ней и целовал плечо ее, и назвал ее мудрой в старости и старой в мудрости. И сказал себе: Элиа, ты не для себя. И встал, и пошел к народу моему к месту его собрания у очага и у шатра.

Малая малость моего народа, и весь предназначенный мне народ, находились в том месте, в горести, в нищете, в болезнях и в безысходности проводя ему отпущенные часы. И я вошел в место народа моего и сказал:

– Волею одного самосущего и величайшего, да будет имя его благословенно вечно-вековечно, и промыслом судьбы, коего не ведают обычные люди, а только пророки и просветленные знают о нем, Джариддин не есть один народ и не есть одно племя, а только лишь толпа гонимых и лишенных звания и благосостояния, поднявших оружие друг на друга и потерявших терпение и приятие друг к другу. Будущность неведома мне, и не знаю я, что ждет нас завтра или через малое время, но велением судьбы и указанием мудрейшего Бен Ари, да будет упоминание имени его отпущением для сорока его грехов, руководствуясь, объявляю себя старшим среди народа в Джариддин и ответ мой за весь народ мой.

И

все люди, кроме безумных старцев, женщины в тягостях и младенцев, склонились передо мною, и первой поклон возложила на свою старостью согбенную спину одна мудрая женщина в преклонных годах. И потом я еще сказал:

– Путь наш, о Джариддин, не окончен, а только лишь начат, и труды наши не завершены, а еще к ним и не приступали. Старейшина наш, Бен Ари, погребенный вон под теми камнями, слабым подобием мазара построенными, наказал мне совершить еще важное дело на этом месте, вернее сказать, неподалеку от него, а потом караваном двигаться далее, дабы вообще негостеприимные земли эти покинуть и искать счастья в дальних пределах. И вот, не откладывая далее, говорю я, что я сам, и три женщины, способные передвигаться и не отягощенные по-женски, и две женщины, седина которых серебрится ярче луны, но мудрость которых затмевает полуденное солнце, и две девочки постарше, вот, нам назначено содеять завещанное Бен Ари, и мы приступим к этому многотрудному делу вскоре и не откладывая. А остальным говорю: старцы, силами своими слабые и умом младенцам подобные, останутся здесь, и если всевышним просветлит их сознание, хотя бы по временам, пусть эти старцы дадут защиту посильную и помощь остающимся. Женщина, сроки тягости которой на исходе, пусть останется здесь же, в шатре, в ожидании родин и в ожидании нашего возвращения, и, если всемогущий сочтет это нужным и своевременным, пусть случится то, что должно быть. Надзором и помощью оставляю ей приказанием своим женщину старого возраста, многоопытную и умелую, и да будет ее помощь соответственна той, которая потребуется в нужное время. А малых детей, и мальчиков, и девочек, поручаю под присмотр девочкам постарше, которым уже семь лет и восемь. И пусть старшие отвечают за младших, как должно, и дадут им пропитание, и укрытие, и уход, и защиту. А мы, Джариддин, должны сделать то, что должны.

И вот, оставив своих людей частью у очага и у шатра, а также поместив поблизости от них под надзор жалкое стадо наших животных, несколько овец да коз, я собрал людей в подобие каравана, в котором, кроме меня, были одни женщины, три в расцвете да две на закате лет, а две - в начале жизни, взял также всех наших ишаков, которых было всего-то три пары, и они были недокормлены, погрузил на ишаков несколько из инструмента, оставленного нам врагами, в которых превратились наши бывшие родичи, взалкавшие чужого и обуянные гордыней, и положил на спины животных хурджины, освобожденные от домашнего скарба, ранее в них помещенного. И когда наступило время около полудня, не самое лучшее для выступления в путь в пустыне вследствие наступления жары, но иного времени у меня не имелось по причине невозможности задерживаться в том негостеприимном месте из-за угрозы нападения, предвиденного Бен Ари, и я дал команду поднять животных и выйти за пределы нашего становища, прямо в превратности странствия.

Конечно, о внимательный слушатель моего неуклюжего повествования, ты знаешь, что мой поход был совсем не подготовлен, но знаешь также и то, что нет в том моей вины, а лишь недостаток времени и средств лежит в основе. Пропитание потребовалось разделить между уходящими и остающимися, и также следовало поступить с запасами дурного качества воды, которые женщины великими трудами создали, принося грязную воду из гельты и кипятя ее на небольшом огне. Оказалось также необходимым пересмотреть одежды и обувь уходящих и остающихся с тем, чтобы снарядить отправляющихся в поход соответственно предстоящим тяготам пути. Обремененный множеством дел и разнообразными обстоятельствами, связанными с подготовкой к путешествию, а также вследствие недостатка помощников, из-за чего исправно делалось только то, к чему я имел непосредственное прикосновение, выступление в путь откладывалось и затягивалось, и случилось только пополудни. Но, как сказано предержащим, всему, начало имеющему, положен конец, а не имеет предела лишь всемогущий господь, да будет он славен во веки веков, наконец наши сборы в дорогу завершились и мы малым и слабым караваном выступили, оставив у шатра слабых, недужных да малых годами и тронутых умом. К каравану тут же присоединились две наших собаки, и я не стал отгонять их, поскольку, напади враги на наше становище, толку от них не приключится, ибо они не тронут соплеменников, сделавшихся противниками, а в дороге они могли бы загодя дать знать о приближении опасного зверя или человека и тем самым дать надежду на спасение нам, так как кроме меня других защитников идущих со мною не было. Неразумно было делить на две неравные части и без того невеликое число моего народа, и противоречило мое решение глубочайшей мудрости покинувшего нас не ко времени (а когда это случается вовремя?) старейшины, но и везти в караване женщину в предожидании родов и младенцев слабых и малых я не мог осмелиться, и от того мое решение было оправданным, хотя и вынужденным и принятым не иначе как в силу обстоятельств.

Старым и мудрым да малым и слабым я отдал ослов, намереваясь поберечь их силы для предстоящих дел, а сам с другими женщинами выступил в путь пешком. Прощание наше не затянулось, хотя я и не старался ускорить прощание женщин с их детьми. Покуда они лобызали их покрытые пылью щеки и приглаживали пальцами встопорщенные непослушные пряди волос, я несколько отошел от нашего становища и заметил направление на восход, отмеченный мной посохом благословенного Бен Ари, который и по смерти своей служил на благо племени. Оборотясь спиною своей к посоху и совместив воображаемой линией прямою вершину посоха и каменный выступ, наподобие заостренной скалы, неподалеку от нашего лагеря, я смог явственно обозначить направление, куда предстояло мне вести свой караван. Вдалеке, насколько мог я проникнуть взором, в мареве наступающего полуденного пекла, на самом горизонте виднелись какие-то каменные холмы, и именно к ним предстояло идти мне и людям моим. И я сошел к своим людям и дал команду выступать, и все они, как один, снялись с места и вышли в путь по одному моему слову, сопровождаемые собаками, выбежавшими вперед и промышлявшими безопасные места. А прочие мои люди оставались у шатра ждать нашего возвращения.

9

Не ранней утренней порой, когда солнечные лучи еще не приобрели беспощадность и сопровождаются если не прохладою, то отсутствием испепеляющего зноя, начался наш путь, а почти в то время, когда солнце стоит в зените и дыхание начинает пресекаться в каждой попытке человека ли, зверя вдохнуть полной грудью. Как ни печалься, но не привелось мне собрать людей в караван раньше того времени, но и откладывать заповеданное мне дело на более отдаленное время я также не мог из опасения людского вероломства и мстительности. А потому, не выискивая причин и оправданий, а руководствуясь лишь тем, что сложилось для нас под гнетом забот и разных бедственных событий, я встал в голове каравана и пошел размеренным шагом привычного к длинным переходам по степям и пустошам человека, не забывая при том соизмерять свои шаги с возможностями сопровождающих меня людей. И вначале ничто не омрачало нашего пути, кроме сильного иссушения и жаркого дыхания пустыни.

И был наш переход сопровождаем трудностями, впрочем, весьма обычными для любого подобного перехода в это время, однако же мои люди, хотя и имели возможность в той, прежней и счастливой изобилием и удобствами жизни не утруждаться, все же происходили из потомства истинных пустынных жителей и принимали как неизбежное все то, что делает жизнь путешественника нелегкой. Так мы шли, размеренно и не останавливаясь, почти весь день, выдерживая направление, которое я заметил по выходе из нашего лагеря, и останавливались на короткое время всего раз или два по нужде да чтобы дать отдохнуть животным и позволить им съесть несколько из скудного корма, заботливо припасенного для них женщинами, а потом, вскорости поднимались и продолжали заповеданный нам путь. К вечеру того же дня, когда даже солнце утомилось нагревать камни и песок и стало направляться на закат - жары, впрочем, от того не убавилось, мы приблизились к тем самым каменным холмам, что я заметил от самого нашего шатра и которые составляли цель нашего дневного перехода. И мы вошли между каменных гор вместе с людьми и с животными, и я увидал, как устали и те и другие, и распорядился сделать небольшой очаг и расположиться на длительный отдых для восстановления сил и принятия пищи, а также для навечерней молитвы и размышления, потребного для меня, в коем я собирался искать основу дальнейших действий для себя и для людей моих и понимания причин и следствий, и что должно делать вначале, а что потом, и от чего следует отказаться вообще, потому что это дело бессмысленно или невозможно, а что не требуется из-за обстоятельств, от нас зависимости не имеющих. Скажу же тебе, о благодарный слушатель мой, что отведение малого времени для раздумий есть признак великого ума и приуготовленности к сложностям жизни, и да будет и тебе дана сладость размышления до того, как сделано, а не после содеянного, когда жалеть чего бы то ни было уже бессмысленно. Очаг же был устроен по моему указанию не на открытом месте, где в темноте ночи он был бы виден издалека и глазу свирепого и кровожадного зверя, и глазу алчущего добычи лихого человека, а в расщелине скалы, разложен малым огнем, только для приготовления небольшого количества горячего чаю и подогрева черствых лепешек, которые иным способом в пищу не годились, и это скудное пропитание было нашим единственным средством поддержания жизни и возобновления сил. Животным в пути время от времени предоставлялась возможность попастись, насколько это не задерживало переход, также и ввечеру стреноженные ишаки, причем я сам наложил и проверил путы, были отпущены для пропитания в скальном ущелье, где местами произрастала чахлая растительность в виде жухлой травы и колючих кустов, называемых верблюжьими, однако и другая скотина, и козы, и овцы, и ишаки, потребляет их в пищу, главным образом в пору бескормицы. Собаки же, нас сопровождающие, будучи истинными детьми пустыни, и не намеревались ожидать подачек у очага, а вскорости после нашей остановки на отдых и ночлег пустились на ночной промысел, и вот уже то ближе, то дальше резкий пронзительный вскрик суслика или тушканчика свидетельствовал охотничью удачу того или другого пса, и вот уже они, отяжелевшие от свежей и жирной еды, приблизились к становищу и улеглись ввиду очага, как раз на зыбкой границе света от костра и ночной тьмы, грезя с открытыми глазами и готовые в одно мгновение броситься на защиту. Утомленные дети и женщины склонились друг к другу, как сбиваются в кучу овцы в отаре после тяжелого перегона с зимних на летние пастбища, и погрузились в сонную дремоту, которая, увы!, погружая в забытье, не дает отдыха измученным телам. Я же встал на первую стражу, назначив себе двойное время бдения, чтобы мои люди могли несколько восстановить утраченные силы. Прихлебывая из пиалы обжигающий настой, в пламени очага я видел знаки и символы будущего и отметины прошедшего и в мареве жара, покрывающем угли, усматривал вероятные признаки ожидающей нас судьбы, которая казалась мне трудной, но не безнадежной, и тогда в моем представлении тяготы казались преодолимыми, но я даже не мог предположить, какие испытания меня и мой народ ожидают в самом ближайшем будущем. И незаметно для себя, к исходу второй стражи, душа моя отделилась от тела и пустилась в самостоятельные странствия в мире подлунном и в мире духов, и в пути своем встречались ей создания удивительные и невероятные, говорящие на неизвестных наречиях, однако же они были мне понятны, и мысли их цвели, как Хорасанская долина в месяце Амшире, и были слова их изысканны, наподобие арабской вязи, украшающей чаши из фарфора толщиной в яичную скорлупу, коими золотом и синим благородным цветом написаны слова пророка и строки рубайев сладкоголосого любителя вина и сладострастных забав и плотских утех Хайяма, изрекшему - пью вино, потому что на дне чаши сокрыт смысл, не обретающийся в другом месте, и так, от создания к созданию и от существа к существу путешествие души моей, летающей без крыл и зрящей без глаз, длилось сколько-то времени, по истечении которого душа вздрогнула и с легким стенанием проникла в отяжелевшее мое тело, и я проснулся.

Слова ночные день уничтожает, воистину сказано, хотя и не то имел в виду сказавший их, а несоответствие ночных ласковых слов и обещаний, в пылу страсти произнесенных, мыслям и словам наступившего утра, которое несет заботы новые и не оставляет нежной лживости ночного разговора места для существования, а сменяет его грубой практической необходимостью. Ах, эти слова, они все исчезают, как дым или как цветение персиковых садов - раз, и уже нет ничего, и само воспоминание об этом кажется много более вещественным, нежели предмет, их порождению сопричастный. И это значит, что ночь отделена от дня иной реальностью, в коей, к примеру, слово "нож" обозначает оружие, для извлечения из тела сока жизни предназначенное, а не символ айра, как о том беспрестанно твердят нечестивые, злонамеренные в собственном заблуждении и не поднимающие глаз горе, чтобы не опровергнуть своей уверенности в том, что небо сковано из железа и украшено хрустальными звездами, золотым солнцем да луной из холодного серебра. И хотя утверждается знающими людьми, что слово высказанное суть деяние, а символ означенный, и опознанный, и верно названный в надобность и правильное время есть сугубая корреляция самого того предмета, коим символом он обозначается, на чем, собственно, вся основа практической магистики построена и в чем она питание находит, склонен я все-таки предполагать символистику наукой более умозрительной, подобно философии или риторике, нежели практическим подспорьем для дела. Хотя и полезно призвать всевышние силы для совершения какого-то большого труда, требующего напряжения сил, или обратиться к джинам и джиниям, по поверью способным успеху того или иного усилия, или даже совершать некие действия не иначе, как в подобающее время года, в определенные для этого часы дня и в подобающем месте, не стоит же, по моему глубочайшему убеждению, уповать исключительно на внешние силы, вместо того, чтобы самому деятелю целеустремиться к желанному предмету или же событию и манкировать своими обязательными трудами в надежде иного вспомоществования. Мысль изреченная уже есть деяние, вероятно, полезное и необходимое, однако же совершенно недостаточное.

И вот, на рассвете того приснопамятного дня я очнулся от ночного забыться и поднялся на ноги, когда мой народ, сопровождающий меня в странствии, еще улавливал краткие мгновения отдыха, я встал от очага и вышел за пределы ночлежного места, дабы обозреть окрестности и отыскать путь к заповеданной цели. И я увидал, что мы расположились в каменистом и неуютном месте, которое так же пустынно и бесплодно, как и виденное нами по дороге, и не может служить сколько-нибудь долговременным биваком, а потому требуется покинуть его и перемещаться далее, насколько это возможно, чтобы приближение к месту назначения не откладывалось без необходимости. Осматриваясь, я внезапно, с холодом ужаса, проникшим под мою одежду вдруг обнаружил, что нигде не усматриваю я ничего из подобного каменному каравану из нагруженных верблюдов, и вообще ничего, кроме каменных холмов и каменьев, которые больше, которые совсем невеликие, не вижу и не могу понять, что делать дальше и куда направить свои стопы от гибели неминуемой от зверя, от человека или от пустынной безнадежности, и еще неизвестно, какая из смертей предпочтительнее прочих.