Пилигрим
Шрифт:
О сын благородной семьи, пришло то, что называют смертью. Этот мир покидаешь не только ты, это происходит с каждым вечно и вековечно - так не испытывай желаний и тоски об этой жизни. Даже если тоска и желания охватят тебя, ты не сможешь остаться, ты сможешь только блуждать в неведомом. Не желай же несбыточного, не тоскуй. Да будет известно тебе, что нет вечности ни в чем, связанным с тобой, ни в жизни твоей, ни после смерти твоей, ибо ты сам, разум твой, отныне и навечно включен в Великое колесо Дхармы, в коем нет начала и нет конца, а лишь бесконечная череда перевоплощений. Ибо ты не впервые рожден и не впервые умираешь, и не в последний раз родился и не в последний раз завершил жизненный путь смертию. И твоя смерть есть лишь первый шаг к очередному рождению твоему. Запомни же сказанное и следуй ему по пути своего перерождения.
Если
Если тебе предстоит родиться на южном континенте, "Острове розовых яблонь", ты увидишь роскошные, прекрасные жилища. Вступи туда, если сможешь.
Если тебе предстоит родиться на западном континенте, который называют: "Наслаждение коров, исполняющих желания", ты увидишь озеро, украшенное конями и кобылицами. Не направляйся туда, вернись назад. Хотя в этом месте изобильные наслаждения, учение просветления не процветает там, поэтому не вступай туда.
Если тебе предстоит родиться на северном континенте, который называют: "Неприятный звук", ты увидишь озеро, украшенное скотом или деревьями. Пойми это как знаки перерождения и не вступай туда. Хотя там живут долго и обладают достоинствами, учение просветления не процветает там, поэтому не вступай туда.
Если тебе предстоит родиться богом, ты увидишь прекрасные многоярусные храмы из драгоценных камней. Вступи туда, если достоин. Если тебе предстоит родиться ревнивым богом, ты увидишь прекрасные рощи или то, что кажется вращающимися колесами огня. Не вступай туда совсем, но думай о противодействии.
Если тебе предстоит родиться животным, ты увидишь как бы сквозь туман пещеры в скалах, норы в земле и соломенные хижины. Не вступай туда, если способен противостоять животному в сущности своей.
Если тебе предстоит родиться обитателем ада, ты услышишь песни, которые поют существа со злой кармой, или же ты будешь вынужден беспомощно вступить туда, или же почувствуешь, что попал в темную страну, с черными и красными домами, черными ямами и черными дорогами. Если ты направишься туда, ты попадешь в ад и будешь невыносимо страдать от жары и холода, и не будет видно выхода. Поэтому не направляйся туда, не вступай совсем, но будь внимателен. Сказано: "Закрой врата лона и помысли о противодействии". Это нужно сейчас.
О сын благородной семьи, пришло то, что называют смертью, и тебе предстоит умереть и переродиться в новом обличии, и если достоинство твое непререкаемо, а дух твой велик и непогрешим, ту будешь и в новой жизни помнить историю своих перерождений и помнить нас, оставленных тобою до поры в этом мире, и если ты вспомнишь нас после перерождения, окажи нам свое благоволение и свою помощь, буде это возможно, к месту и благонравно.
Читая наставление умершему, я следовал традиции предков, и дух мой как бы очистился и вознесся в горние выси, а тело мое покинула усталость. Будто бы к живому, обращал я свои слова к Цви Бен Ари, наставляя его в том, в чем он был просветлен и при жизни, но сказано предками - обрати слова утешения, разъяснения и помощи к умершему, и да воздастся тебе самому, и я искренне, в меру слабых сил моих и разумения, внушал откровения Дхармы человеку, старшее, умнее и благороднее меня во много крат. За молитвами и медитацией незаметно прошло ночное время и заря окрасила окраины пустыни на востоке, дав мне знать, что одна - беззаботная - часть моей жизни уже истекла, и наступило время забот, испытаний, обязанностей и борьбы. С того мига вечности и по сей день эта часть моей жизни продолжается и не видно ей конца, и не будет ей окончания до самой моей смерти, в час которой, по воле Всевышнего, да будет имя его превознесено перед всеми прочими, мне будет кому передать знание мое, обязанности мои, долг мой и будет от кого услышать наставление сыну благородной семьи...
Восток разгорелся зарею, вначале ночная мгла уступила неслышному натиску серого рассвета, а затем солнце вспыхнуло - одним лучом по вершинам скал, а потом быстро залило пространство пустыни - от самого горизонта до моего убого становища, настолько жалкого, что назвать его биваком значит изрядно погрешить против истины. Народ моего племени, нелепые и немощные остатки клана Джариддин, зашевелились в рубищах, служивших им одеждою, укрытием и спасением в эту ночь, дети захныкали, старики гнусаво запросили еды, женщины безмолвно принялись за устройство очага - день начался, как и подобает ему, одному из неисчислимой череды - но этот день начался для нас, а для Цви Бен Ари он уже не наступил и никогда более не наступит, и только в памяти нашей он будет жить... до тех пор, пока будет кому помнить о нем.
Заслышав, что мои люди проснулись, я поднялся с места, где коленопреклоненно возносил молитвы, и оглядел наш стан. Уже не двадцать три, а лишь двадцать две человеческих души встретили этот печальный день. Я пошел к месту, где соорудили примитивный очаг - небрежно обложенную каменными обломками яму, и где собрались все люди моего племени. Зрелище было жалким - утомленные, не получившие отдохновения во сне, лица, запавшие, обведенные черными кругами, глаза, трясущиеся члены, убогая одежда... племя же, как и родителей своих, не выбирают, и потому я принимал моих людей такими, какими они были, и относился к ним так же, как относился бы к любым своим родичам. Наверное, мой вид объяснил им все без моего участия, так что, когда я приблизился, женщины накинули платы на лица и послышались всхлипывания, дети заплакали, глядя на матерей, а выжившие из ума старцы шамкали и толкались, не понимая происходящего совсем. Подойдя к моим людям, я кротко сказал им:
– По воле всевышнего, властителя душ и тел и повелителя всего подлунного мира, господин наш Цви Бен Ари, да будет благословенно имя его вечно-вековечно, покинул нас, и, когда и если, наступит для нас всех здесь имеющихся подобающее время, мы восславим имя и дела его соответственным образом. Сейчас же время воздать возможное телу его, дабы не расхитили его ни звери ночные, ни птицы хищные, ни люди злополучные, дабы находился он, поелику возможно, в покое и нетронутости, а потому, если помощи от вас мне нечего помышлять, так займитесь делами своими самостоятельно и ответственно, а мне подайте время и возможности упокоить нашего старейшину, как это возможно и непредосудительно в данных обстоятельствах, а потом ждите моего слова, как ждали слова старейшины ранее, ибо отныне и до скончания века моего, вы моя ноша, моя кара, радость моя и моя ответственность...
Люди же мои, проникнувшись печалью сообразно своему возрасту и состоянию души, не возражали главенству моему, да и к слову сказать, и некому было противоречить мне, ведь старцы оставались единственными мужеского полу существами, которые способность имели противостоять моему притязания на верховенство... только, к печали нашей и общей, старцы, оставшиеся не то в наследство мне, не то в тягость мне, в довесок к прочим всем тягостям, настолько изжили ум свой, что уже не способны оказались не только оттягать долю власти, но и дать сколько-нибудь вразумительный совет, когда возникнет необходимость в опыте старшего и мнении мудрого... а двоих младенцев никто в расчет и не принимал, поскольку кроме теплого уюта материнской груди да по временам пачкотни свивальников иных интересов у них покуда не имелось вообще. Старцы, имени которых я уже и не упомню, гукали по-младенчески, ожидая порции утренней каши с молоком и толокном, а младенцы, покрываясь старческим морщинами в тщете слабых попыток изобразить на лице восприятие взрослого мира, тоже гукали, ожидая сладости собственней порции утренней каши... еда для жизни стала нашей первейшей целью в этом мире без старейшины, и все мои соплеменники, исключая меня одного, которому никакой кусок в горло не шел, отдали дань главнейшей человеческой потребности, и бог им в том судия...
Я же, собравшись с силами и опустив на лицо платок, возвернулся к месту моего прощания со старейшиною, и увидел то, что и должно быть - хладное тело без малейших признаков наличия души, обернутое жалкими, заскорузлыми в крови остатками некогда достойных одежд, пустая оболочка, прежде служившая вместилищем возвышенной души и глубин мудрости. Ничего иного. Как кожа, скинутая в период весеннего гона питоном, хотя и отражает форму его, но не содержит ничего от его змеиной сущности, так и тело Бен Ари лишь внешне, и то не чересчур, соответствовало ему, в остальном же всем являясь лишь некоторым количеством разлагающейся плоти, которую следовало погрести с возможным соблюдением обычая.