Пир на заре
Шрифт:
Всё это вызывало во мне улыбку, и мне приятно было курить и поглядывать на свой двор.
Теперь по двору пошли верблюды, а река утонула в песках. На верблюдах сидели седые чёрные бедуины. Впереди каравана скакали всадники в кольчугах и с копьями. Они действительно бросали и ловили копьё на скаку, оглядывались и выкрикивали что-то на непонятном для меня языке. Они оглядывались туда, где на огромном бактриане покачивался шатёр. Из шатра то и дело выскальзывала довольно тонкая женская рука, которая отдёргивая полу шатра, и выглядывала женская головка и кивала мне, как бы приглашая в дорогу. Вдали показались пирамиды, но солнце уже садилось, и всё погружалось во мрак.
Тогда вышел
Сейчас уже рассвело. И стало видно, что вокруг шумит океан, а с берега свешиваются над ним раскидистые деревья. Попугаи расселись по деревьям вдоль всего берега. Они громко кричали, а порою дрались. Им некогда было посмотреть в даль океана, где появились длинные железные корабли, поводя в воздухе орудиями, словно растопыренными пальцами. Корабли шли волчьей молчаливой походкой. Всё же попугаи заметили эскадру и разом смолкли. Они притаились в деревьях, будто их нет да и никогда не было.
Я докурил сигарету и отправился в сарай колоть дрова. Под окном тяжелела рябина, за рябиной серебрилось рябое озеро, где-то плыли на моторной лодке рыбаки. Я колол дрова и думал, что с этого дня очень полюбил я свой двор и, как всякий любящий, теперь боюсь его.
А двор каждый раз, когда я выхожу на крыльцо, поглядывает на меня, и я вижу, что опять он от меня чего-то ждёт.
ТЕРЕМ В ПЕРЕЛЕСКАХ
С вечера настойчиво клонило в сон, однако мне всё время загадывали загадки. Сначала подошёл кот и спросил:
— Кто бежит, кто пищит, кто в стене сверчит?
Потом подбежала мышь и спросила:
— Где тепло, где сухо, где просом пахнет?
Выполз таракан и тоже с вопросом:
— Как бежать, как дрожать и как в пазу сидеть?
И синица не обошлась без вопроса:
— Кто по речке плывёт? Кто песню поёт? А кто в красном платке сидит?
Не успел я подумать над этими вопросами, как поднялось утро. И я увидел, что все спят. Я потушил свою керосиновую лампу, накинул фуфайку и на цыпочках вышел во двор. Сколько свету поднималось на востоке! Роса мелко зарябила травы, и даже чувствовалось, что в колодце ещё еле-еле, но уже засветилась вода.
По краю дороги уже вспыхнули ягоды шиповника, прозрачные, лёгкие, пока не тронутые морозом. Они горели, как маленькие лампочки на новогодних ёлках. И если срывать их да бросать издали в рот, как семечки, то чувствуется, что и на зубах они светятся, даже когда их раскусываешь. На поляне сидел заяц, уже не серый, но ещё и не белый, а похожий на пятнистую дворнягу. Он сидел на задних лапах, а передними перебирал в воздухе, словно плыл. Смотрел на меня и не трогался с места, видя, что человек идёт без ружья. Так что я даже подумал: не молится ли он, глядя на меня? И правда, почему бы зайцу не молиться на человека, который в лес идёт без ружья? Где-то юркнула в берёзнике лисица, а заяц вскинулся и скрылся. Лисица остановилась, глянула на меня ловким женским глазом, подмигнула и направилась дальше, по заячьему следу.
В ельнике среди сырой прохлады и тишины утра сидели возле пня моховики. Оба в медных прозеленевших шапках. Они играли в карты. Когда один выигрывал, то бил другого колодой по шапке. И в самом деле, почему бы моховикам не играть в дурака, когда заняться больше нечем? Немного дальше, вокруг другого пня, сидели молоденькие весёлые опята. Они сушили бельё. И пахло стираным бельём далеко и тоже весело.
Я вышел на длинное поле, где неделю назад ещё
Ветер ещё спал. Он спал неподалёку, в овраге, над которым отяжелели от ягод рябины. Я слышал даже, как он похрапывал во сне. Ему, видимо, чего-то хотелось, потому что ветер иногда вздыхал. А порой он переворачивался с боку на бок.
Я вышел в перелески, наполовину берёзовые, наполовину еловые. И здесь я увидел большой белый гриб, который зовут боровиком. Он стоял, как терем. И маленькая дверь в этот белый терем была приоткрыта. Я распахнул дверь и вошёл. В сенях дремала тьма и пахло вениками. Я нащупал ступеньки, поднялся по лестнице к другой, закрытой двери. Нащупал деревянную ручку и оказался в светлой горнице. Среди горницы ширился стол под толстой белой скатертью. На скатерти были вытканы золотые петухи и красные жар-птицы. И те и другие были, видимо, навеселе и потому танцевали, подхватив друг друга под бока. На столе сидели два ковша, две чашки, ушат. Ковши стояли пустые, а в чашках лежало по одному пареному рябчику, каждый присыпан рябиной. Из ушата пахло квасом. Я взял ковш и зачерпнул. Да, это был квас! Это был мятный квас, и, когда я выпил его, перестала болеть голова. Я сел на один из двух стульев и съел рябчика. Заел его рябиной. Я запил его ещё и квасом и пожалел, что пришёл сюда один.
Но я в стене увидел ещё дверь. Открыл её и по ступенькам узким лазом прошёл высоко наверх. Там объявилась маленькая светлица с одним окном. Одним-одинёшеньким. В окно светило солнце. А перед окном стояла широкая деревянная кровать, и две подушки лежали под одеялом, собранным из лоскутов, как половик. Я лёг.
Да, это был настоящий терем. Вокруг, со всех сторон, слышался лес. И шорохи трав, пиц, зверей. Невдалеке прошагал не спеша деловитый лось. Он громко дышал. И тут я услышал, как в овраге вскрикнул ветер. Так вскрикивают во сне, если кто-то потревожит. Пожалуй, на него наступил медведь, который вышел вслед за лосем. Ветер вскочил, протёр глаза и побежал по лесу. Теперь можно было уснуть — леса зашумели под ветром, как парус, увидевший далёкую и ненаглядную землю.
И я заснул. Проснулся я от шагов. Кто-то ходил невдалеке. И я понял, что это ходит человек. Он ходит и собирает грибы. Шаги раздавались всё ближе и ближе. И вот уже хрустнула ветка совсем рядом. Послышалось, как опускается рука. Рука выломила мой терем и положила его в лукошко. В тереме стало темно. Потом рука ещё брала много грибов и клала их рядом. Потом человек пошёл в деревню.
Где-то на половине пути я выбрался из терема, выскользнул из лукошка и спрыгнул на землю. Оказалось, что я на знакомой дороге, совсем недалеко от дома. И этой дорогой вернулся я домой.
Синица уже протопила печку, напекла блинов и ждала меня на крыльце, сидя под платочком и глядя на дорогу. По глазам синицы я понял, что ей очень грустно. Она увидела меня издали, помахала рукой и направилась в избу накрывать на стол. Мы сидели за столом, ели блины, пили молоко, светила керосиновая лампа, и синица спрашивала:
— Кто по лесу идёт, кто песню поёт, а кто сидит на крыльце и смотрит на дорогу?
С КОВШОМ ПОУТРУ
Поутру, когда поднимается ветер, по крыше покатятся листья. Первый лист покатится с грохотом, как бричка. А потом уже другие полетят вдоль конька стаями, толпами — с шелестом. Теперь покажется, что над избой развеваются лёгкие шёлковые одежды.