Пир на заре
Шрифт:
И рябины нагнутся тяжелее, ожидая рассвета.
На заре, ещё солнце не встанет, в небо тонко поднимется белый рассвет — под рябинами отсветом вспыхнет заря. Заалеет так, что ломит глаза.
Рассвет облаками затянет, и пойдут облака, облака до полудня. Но праздник в лесу состоялся, состоялась заря.
ПАМЯТЬ СТАРОЙ ИЗБЫ
Не за горами то время, когда жизнь человека от вил и до нивы целиком вырастала из леса.
Струганые стены, струганый пол, струганый потолок. Шум берёз над окнами. Стол, позеленелый от времени, некрашеный сундук, лавки вдоль стен. Старые давние липы да ели сошлись в эту
По тяжёлой обвремененной доске стола, среди прочих слоистых полос, залёг узенький, как бы втиснутый, слой древесины. Сколько же вёсен назад был этот жаркий засушливый год? Но сосчитать нелегко: доска и справа и слева обтёсана.
И по широким бокам сундука, и по крышке его, и по лавкам, и по каждому бревну этой древней избы залёг узкий неудачливый слой.
Не забыть избе, каждому её запечному закоулку того далёкого года, когда по всякой берёзе, сосне или ёлке и по каждому человеческому сердцу залегла страшная память об удушливом неурожайном лете.
ПОД НИЗКИМ МЕСЯЦЕМ
Последний самолёт пришёл поздно, почти в сумерках.
Опускается ночь. Над лесами прозрачно и молодо обозначился месяц. В селе зажигаются первые окна. По-ночному залаяли собаки, громко с площади заговорил репродуктор. Издали слышно, как одна за другой тянутся по тракту машины.
От аэродрома к селу идёт женщина молодой осторожной походкой. Она идёт с чемоданом. Идёт медленно, сидит на нём, под самым месяцем. Сидит, словно смотрит то на леса, то в село.
Ночь замглела. Месяц чистый низко стоит над холмами и клубится каким-то былинным загадочным светом. Женщина опять идёт. Идёт долго. Потом ставит чемодан на тропинку и садится на чемодан. И тревожно сидит на нём, под самым месяцем. Сидит, словно переводит дыхание.
И как понять, может быть, она волнуется перед незнакомым, уж близким селом, а может быть, и село замерло в ожидании перед встречей с ней, с человеком, идущим к нему по тропинке.
ОКНО В ПОЛЕ
Рабочие ставят дом из брёвен, налитых смолой, словно плавленным льдом. На заре, когда брёвна становятся алыми, они светятся.
В первом этаже настилают полы, а во втором рубят стены, прорезают окна и двери. Снизу похоже, что рабочие топорами рубят небо. И солнце смотрит им в глаза.
В полдень рабочие сидят верхом на стенах и курят, и припоминают всякие небылицы.
Вечером дом пустеет, над ним поднимаются звёзды. Звёзды смотрят в некрытые комнаты, в пустые окна и двери.
Вечером по свежему настилу тротуара приходит к дому девушка на высоких каблуках, в синем узком пальто, под белым прозрачным платочком, наброшенным на тонкие, высоко уложенные волосы.
Она ходит по дому, по лесам, по переходам. Девушка ходит как человек, уже знающий, что в одной из этих комнат она будет жить. Потом девушка останавливается у окна, что смотрит в степь. Она сметает опилки, стружки, щепки и выносит всё во двор. Потом возвращается к своему окну.
Она садится на смастерённую рабочими лесенку-скамейку и долго смотрит в поле. В поле кто-то жжёт костёр и ходит у костра.
Я не вижу лица её. Я только вижу, как идут над домом звёзды. Я чувствую, что она всё сидит
По-моему, она педагог. И всего месяц в селе, и в этом году окончила институт.
В доме гулко разносятся близкие звуки села, ходит ветер, и над домом всё сыплются, сыплются звёзды.
И приходит сладкое ощущение, что в доме напротив живут, что в доме уже поселились, и вот-вот в доме вспыхнет огонь, и девушка встанет на подоконник и станет мыть стёкла.
ПОД СОЗВЕЗДИЕМ ДЕВЫ
К концу января со второй половины ночи остро поднимается в небо сверкающий длинный корабль. Над заснеженными полями, амбарами, над сытыми гумнами. Ночь обложила поля фиолетовой мглой. Сугробы кажутся тяжёлыми и жёсткими, и еле различимы при накаленном блеске звёзд торопливые заячьи следы. Спика — этот жёлтый пылающий камень — поднимается медленно и горит до рассвета.
Древним обитателям Средиземноморья это созвездие представлялось девой с высоко поднятым над головой колосом. В тех землях то была пора урожая. Для нас это — время снегов, закованных в изморозь окон, пора забот о будущем лете. И каждый ранний час зимних суток поднимается под эту спокойно и важно горящую звезду.
Временами осторожно занимаются над лесами сине-алые и зеленоватые полосы. Полосы покачиваются и переливаются с края на край там, в северной стороне неба. Тогда гаснут все созвездия, и только просвечивает сквозь эти трепещущие зарева Спика.
И даже звери замирают на своих околдованных тропах, и стоят, и долго смотрят в небо.
ДАЛЬНИЕ ДАЛИ
Самолёт мёртв, он не ощущает своим телом полёта. Кровь его жил не замирает от шума ветра в распластанных крыльях, его сердце не цепенеет перед открывающимися просторами, каждая точно пригнанная деталь его корпуса не наливается счастливой истомой парения, как наливается каждый мускул этих раскинувшихся в небе коршунов.
Но откуда в голосах этих всесильных небесных гигантов тоска? Они кричат печально и пронзительно, словно чайки, в океан унесённые бурей. В народе их прозвали канюками, потому что многим кажется, будто коршун выпрашивает чего-то — канючит. А может быть, это вопли тоски? Тоски по тем просторам, которые видны только из-под солнца, которые видны только коршуну, но которые и ему недоступны.
МУЗЫКА НАД ИЗБАМИ
На площади села прикручен к столбу огромный, похожий на длинную алюминиевую кастрюлю громкоговоритель. Его слышно за рекой, когда ты искупался и лежишь в траве под лёгкими июньскими сумерками и над головой качаются цветы; его слышно в бане, если мало народу и никто с грохотом не окатывается из ушата; его слышно далеко в лесу за деревней Таланкино под сырыми тёмными елями.
Осенью с площади широкий голос диктора доносится сквозь мелкий дождь. И похоже, что не капли шумят по стене, а слова, прохваченные ветром, пробиваются к человеку сквозь непогоду.
Ясным летом в раннее утро сквозь сон осторожно начинает покачивать какая-то внимательная музыка. Ты просыпаешься, но не открываешь глаза, а прислушиваешься к музыке и к тому, как прыгает по наличнику воробей и как уже поскрипывают над селом первые колодезные журавли.
Весною в полдень нельзя понять, или это кто-то весёлый тонко и отдалённо играет над всеми избами на флейте, или это капель переливается вокруг.