Пиранья против воров (Пиранья-5)

Бушков Александр Александрович

Не дожидаясь вторичного приглашения, Мазур, и сам жаждавший отсюда убраться как можно быстрее, прыгнул за руль. Погнал "Волгу" по немощеной дороге, круто поднимавшейся вверх, в город. Не поворачивая головы к спутнику, сказал сухо:

– Две пули на двоих. Оба мертвые. Или стрелок был очень уж резкий, или... Или он твой, Фомич. Кто-то, кого они прекрасно знали, уважали и никак не ожидали такого вот подвоха...

– Останови, - резко бросил Гвоздь, и, не успела машина замереть, как он выскочил на обочину, проворно отошел метров на двадцать, махнул Мазуру.

Тот подошел в развалочку, спросил с каменным лицом:

– Опасаешься подслушки, Фомич?

Он видел по лицу собеседника, что угодил в десятку.

Гвоздь однако, промолчал, досадливо скривился. Ну разумеется, неуместно ему было, такому могущественному и несгибаемому, признаваться перед своим то ли заложником, то ли батраком, что дела в теневом королевстве давно уже пошли наперекосяк, и мысли приходят в то шизофреническое состояние, когда кажется, что доверять нельзя никому...

– Степаныч, ты профессионал, - сказал Гвоздь отрывисто, сухо.
– Что тебе еще нужно? Денег? Людей? Пулеметы бесшумные? Луну с неба? Все тебе будет, кроме Луны, только работай... Сукой буду, озолочу, проси, что хочешь, как в сказке, кроме жопы... Ну прав ты, прав. Эта проблядь где-то близко, под самым носом, а вычислить его я не могу... Ты когда начнешь хоть что-нибудь понимать?

– Как только догадаюсь, почему пули пролетают мимо нас с тобой, - сказал Мазур, глядя ему в глаза.
– Если есть ключик, он именно в этой загадке. Масса народу, должно быть, уже в курсе, что ты почуял казачка и пригласил для охоты на него целого адмирала...

– Генерала, - поправил Гвоздь с каменным лицом.
– Я тебя как генерала светил. Московский генерал, суперспец...

– Генерал, адмирал - это детали, - сказал Мазур.
– Главное в сути, а суть проста и многим известна... Отчего же до сих пор никого из нас двоих не шлепнули? Не пойму. Мелькают какие-то наметки, но в картинку никак не сливаются...
– Он помолчал и решился. Фомич, можно циничный вопрос? Если с тобой, паче чаяния, что случится, кому останется хозяйство? Те самые заводы, газеты, пароходы? Я не из праздного любопытства спрашиваю... Какая доля может отойти законной супруге?

– Мизерная, - почти не раздумывая, ответил Гвоздь.
– Вовсе даже ничтожная. Степаныч... А, Степаныч? Ты это брось, понял? Ларка тут не при делах. Я, конечно, тоже читал эти американские романчики - где коварная супружница травит мухоморами мужа-миллионера или нанимает ему взвод киллеров... Вздор. У нас это не проходит. А если и проходит, то исключительно с барыгами по жизни, с торгованами по первой и единственной профессии. Я - дело другое. Если мне упадет на. темечко дистанционно управляемый кирпич, дело приберет с т а я. И не достанется Ларке ни гвоздя от заводов, ни винта от пароходов, о чем она прекрасно знает, она у меня умная. Нет, ты не в ту сторону смотришь...

– Но ты ведь думал, Фомич, об э т о м нюансике?
– без улыбки спросил Мазур.
– Вовсе и не удивился моему вопросику, гладко и подробно ответил, так, словно прокручивал уже идею...

– Ну, и что, ежели прокручивал?
– глядя в сторону, сказал Гвоздь. Приходилось прокручивать все варианты. Жизнь научила не доверять никому... только, повторяю, ты не там ищешь. Ларке достанется сущая мелочь, и она это отлично понимает. А потому и не станет никогда крутить. Ей и в нынешнем ее положении жить хорошо. Да и не смогла бы она самостоятельно выйти на эту хитрющую крутизну, что невидимкой возле меня стелется... Это не только ее касается. Я многих проверял, по отдельности...

"Вот то-то и оно, - подумал Мазур.
– По отдельности. А если те, кто по отдельности выглядел чистехоньким, образовали сочетание, которого ты не предусмотрел? И я, старый дурак, тоже. Нелепица? Не такая уж..."

– А Томка?

– Степаныч...
– поморщился Гвоздь.
– Ну ты же сам в это не веришь. Уж тут-то...

– Не верю, - сказал Мазур.
– Тыкаюсь вслепую, в надежде, что вдруг в башке

сложится цельная картина из этих дурацких обрывочков... Вот если бы я знал, кто меня тебе продал...

– Э, нет, - сказал Гвоздь решительно.
– Это уж, прости, так секретом и останется... еще и оттого, что с этой стороны нет никакой угрозы. Короче. Что тебе нужно все-таки?

– Вот чего мне пока что не нужно, так это денег, - сказал Мазур, подумав.
– Парочку надежных... впрочем, кто нынче при таком раскладе может быть надежным? Лучше уж парочку откровенно тупых ребят - но таких, которые будут выполнять приказы от сих и до сих, ни единого вопроса не зададут. Чем они проще и дальше от жизненных сложностей, тем лучше. Найдешь?
– Такого добра...

...Мазур слушал доклад, сидя в кабинете, в отведенных ему покоях, с распущенным узлом галстука и стаканчиком виски в руке - расположившись в вальяжно-раскованной позе немаленького босса, имеющего право руководить и строго спрашивать отчета.

Судя по поведению собеседника, ничем внешне не примечательного крепыша лет тридцати по кличке Быча, тот не был посвящен в глубинные сложности, искренне полагая Мазура не пленником на крючке, а значительной персоною из столиц, близкой к Папе. Особым интеллектом Быча не блистал, но излагал факты подробно и толково.

О том, что незадачливый директор магазина "Радость" не дрыхнет долгим алкогольным сном, а натуральным образом мертв, точнее говоря, лишен жизни насильственным образом, дознались даже не поздним вечером, а утром следующего дня. Валькирия Танечка, судя по ее показаниям, так и ушла домой, ничегошеньки не заподозрив - уверяла, что шеф и раньше заваливался дрыхнуть надолго, в той самой комнате, так что не стоило его будить. Ночной сторож, явившийся с концом рабочего дня, опять-таки не заподозрил, что провел ночь в компании остывшего трупа - он тоже прекрасно усвоил привычки нанимателя, заступив на вахту, лишь мельком заглянул в комнату и со спокойной совестью отправился дрыхнуть сам. Утром приехала Танечка, а сторож ушел. Лишь часов в одиннадцать дня кто-то из постоянных, особенно настырных собутыльников, жаждавший то ли общения, то ли деньжат на опохмел, энергично взялся будить мнимоспящего, стащил его с дивана... и вылетел в торговый зал, распугав воплями ранних ценителей прекрасного. Тут оно все и закрутилось - милиция, переполох, эксперты... Насколько можно было судить по предварительным наметкам, следствие пребывало в тупике. Посетителей у покойного бывало множество, и они четко делились на две категории - собутыльники и серьезные клиенты. Первые были столь многочисленны, экстравагантны и непредсказуемы, а вторые столь респектабельны, богаты и влиятельны, что у любого следака, по твердому убеждению Бычи, "мозги завернутся за извилины". Добытая неисповедимыми путями информация о состоянии дел особыми открытиями не блистала и приливами энергии не отмечена - пока что допросили лишь Танечку и сторожа, оставив обоих на свободе и занимались главным образом тем, что кропотливо составляли список всех, имевших доступ в служебные помещения, одновременно прикидывая, на кого можно и постучать кулаком по столу, а кого вообще не следует замечать, чтобы не связываться лишний раз со взводом высокооплачиваемых адвокатов или собственным высоким начальством...

Мастера кисти и резца тем временем приложили все силы, чтобы шакалы пера и телекамеры о происшедшем не узнали, похоже, им это удалось - бродили лишь туманные слухи, будто с Задуреевым "что-то стряслось", и не более того. О смерти, тем более насильственной, ловцы сенсаций еще не дознались. Большинство полагало, что Семен свет Климентьевич отправился лечиться от белой горячки, что с ним случалось в среднем пару раз в квартал.

– Ну, а у тебя самого есть соображения?
– спросил Мазур без особой надежды. Крепыш откровенно почесал в затылке: