Пират Его Величества
Шрифт:
— При всем уважении, ваше превосходительство! Капитан Шарп приказал мне сообщить, что если я не вернусь в течение недели, то он все равно возьмет курс на юг, без лоцмана, и увезет сеньору Хуану с собой.
Алькальд с силой ударил ладонью по столу.
— Ни слова больше! — рявкнул он.
Очутившись вновь в камере, Гектор следил в прорезанное в стене маленькое оконце, как меркнет свет дня, и думал о том, сколь многое зависит от Марии. Только ее свидетельство способно убедить алькальда и его приятелей-чиновников, что донье Хуане не сделали ничего плохого. Кроме того, девушку, несомненно, расспросят обо всем, что случилось, пока она была в плену. Они захотят узнать о «Троице», о состоянии и вооружении корабля, о численности и боевом духе команды,
Утешив себя этой мыслью, Гектор растянулся на узкой скамейке и закрыл глаза. И когда юноша засыпал, перед его мысленным взором возник образ Марии, какой та была на лодке сегодня утром, когда встала и повернулась лицом к ветру. Девушка выглядела такой безмятежной, такой живой!.. Гектор позволил себе на миг предаться оптимизму, не имевшему ничего общего с его поручением к алькальду: он подумал о том, что Марии, возможно, было приятно встретить начало дня в его обществе.
Проснулся он от голоса — кто-то говорил по-английски. На миг Гектору почудилось, будто он вновь оказался на «Троице». Потом мерзкая вонь гнилой соломы напомнила юноше, что он в тюремной камере.
— Ладно, Линч, с самой ведь Арики не виделись, — вновь раздался тот же голос. Гектор сбросил ноги со скамьи и сел, понимая, что чертовски голоден, а после сна на жесткой скамье у него болит все тело и одеревенели руки и ноги.
Дверь в камеру была открыта. Прислонившись к косяку, в проеме стояла фигура, которая пробудила смутное, отчасти неприятное воспоминание. Было очевидно, что человек в дверях одет очень хорошо, хотя Гектор и смотрел на него против света. На незнакомце были панталоны до колен, хорошие чулки и отлично сшитый темно-синий камзол с золотыми пуговицами поверх чистой белой рубашки. Туфли с пряжками выглядели дорогими, темные волосы заплетены сзади в аккуратную косичку. Все в его облике говорило о достатке и довольстве состоятельного человека. Гектору, которому еще было слегка не по себе спросонок и от голода, потребовалось какое-то время, чтобы узнать посетителя. Это был один из корабельных врачей с «Троицы», и в последний раз он видел его вдребезги пьяным посреди мерзости оскверненной церкви в Арике. Тогда тот едва держался на ногах, язык заплетался от алкоголя, и на нем были перемазанные грязью и обтрепанные соленым морем и ветром лохмотья. Теперь же у врача был такой вид, словно он только что искупался и побрился у лучшего цирюльника, собираясь на неспешную прогулку по самой фешенебельной части города.
Звали доктора, как теперь припомнил Гектор, Джеймс Фосетт.
— Слышал, что снова командует этот коварный мошенник Шарп и что он вознамерился удрать, в страхе поджав хвост. Но сомневаюсь, что ему удастся сбежать, сохранив свою шкуру в целости, — заметил Фосетт. Тон у него был небрежный, почти высокомерный.
Мысли в голове у Гектора закружились, точно в водовороте. Он испытующе смотрел на посетителя. Фосетту, с выступающими скулами на худом длинном лице, было под сорок, и Гектор помнил его еще по Золотому острову, когда Фосетт высадился на берег с «ротой» Кука. Во время перехода через джунгли Фосетт сдружился с наставником Гектора, Бэзилом Смитоном. Они вдвоем часто сравнивали медицинские записи и беседовали о новых методах хирургии. Когда Смитон, после неудачи в Санта-Марии с ее существующими лишь в воображении золотыми копями, решил вернуться, Фосетт одолжил у Смитона несколько скальпелей и отправился дальше. Позже Гектор видел, как судовой врач палил из мушкета в морском бою с испанской флотилией возле Панамы. Поэтому крайне необычным казалось то,
— С чего такой удивленный вид, Линч? Брось! Помнится, в последнюю нашу встречу я говорил тебе, что такие люди, как мы с тобой, представляют слишком большую ценность, чтобы нас понапрасну убивать.
Гектор сглотнул. В горле пересохло.
— Можете попросить, чтобы кто-то принес воды? И, может, немного поесть. У меня за тридцать шесть часов крошки во рту не было, — сказал юноша.
— Разумеется. — Фосетт поговорил через плечо с кем-то позади него в коридоре. По-испански он изъяснялся медленно, но правильно. Потом врач повернулся лицом к юноше.
— Незачем тебе торчать в этой отвратительной норе, в духоте и тесноте. Алькальд может устроить так, чтобы тебя перевели в более пристойное место. Я убедил его, что ты на полпути к получению медицинского диплома. Смитон всегда говорил, что ты подавал огромные надежды, а при острой нехватке врачей тебе по силам обзавестись собственной практикой в Перу, даже не имея официального свидетельства о звании.
Гектор слушал его вполуха, он отвлекся на воспоминания о том, что происходило в церкви в Арике, в этой покойницкой импровизированного госпиталя, где стонущие раненые лежали на церковном полу, на каменных плитах.
— Что сталось с другим врачом? С тем, постарше? Он тоже должен был ухаживать за ранеными? Что с ним?
Фосетт по-волчьи ухмыльнулся.
— То же самое, что и со мной. Он приобрел очень доходную врачебную практику. Не здесь, не в Пайте, а дальше по побережью, в Кальяо. Как я слышал, процветает. Даже нашел себе жену, красивую вдовушку «полуостровитянина», как тут называют тех, кто родился в Испании. Сомневаюсь, что он согласился бы вернуться к жизни на море.
— А остальные? Раненые из церкви в Арике? Что случилось с ними?
Фосетт небрежно пожал плечами.
— Испанцы всех перебили. Избавили от лишней канители. У большинства были такие раны, что они вряд ли бы выжили. А тех, кто выжил, судили бы и все равно казнили.
— Алькальд сказал мне, что голову Уотлинга носили по городу, насадив на кол.
— Почтенные жители Арики превратили все в настоящий праздник. В фиесту. Пляски на улицах, костры, хвастливые письма вице-королю и королевскому двору в Мадриде, в которых они расписывали, как победили пиратов. Конечно же, численность нападавших преувеличили. По их утверждениям выходило, что тех было раза в четыре больше, чем на самом деле.
Упоминание о кострах всколыхнуло нечто в памяти Гектора.
— Когда мы отступили из Арики, испанцы зажгли два белых дыма, условный сигнал для наших лодок. Мы подумали, что кого-то, наверное, боцмана Дуилла, пытками заставили выдать сигнал. Из-за этого наши лодки чуть не заплыли в гавань, где их должны были уничтожить. Что же произошло на самом деле?
Возникла небольшая заминка перед тем, как Фосетт ответил, и Гектор подметил что врач, отвечая, не смотрит ему в глаза.
— Не знаю, откуда испанцы получили сведения о сигнале. О судьбе Дуилла мне ничего не известно. Я даже трупа его не видел. Он попросту исчез.
В это мгновение появился судебный пристав, он нес большой кувшин с водой, несколько кусков хлеба, сушеную рыбу и оливки. Гектор с благодарностью припал к кувшину, потом наклонился и вылил остатки воды себе на голову, плечи и шею. Он почувствовал себя получше, хотя был совсем не прочь залезть в лохань с горячей водой и как следует помыться. Он сел прямо, уставился на Фосетта и ждал, пока тот вновь коснется темы, которая, как уже догадывался Гектор, и была главной причиной его визита.
— Линч, не торопись слишком сурово судить меня. Я отправился в Южное море, чтобы стать богатым, получить свою долю сокровищ этой земли. Я не отказался от своего честолюбивого замысла. Просто решил заработать богатство честным трудом, а не добывать его под дулом пистолета. Я пользуюсь своими знаниями, лечу людей. Они страдают от лихорадки, у них болеют дети, кому-то нужна помощь при родах. Неужели помощь им не заслуживает добрых слов?