Пират Его Величества
Шрифт:
В глубине души он надеялся, что Марию отправят обратно к ее хозяйке. Но лоцман пришел один.
— Лучше бы, чтобы знали, — с желчной резкостью ответил маленький человечек. — Там, куда мы направляемся, погода портится очень быстро.
— Должно быть, вам очень хорошо знакома та часть побережья, — промолвил Гектор, стремясь угодить лоцману.
— Знаю его достаточно, и сам я, будь у меня выбор, туда не поплыл бы.
— Представляю, каким даром убеждения обладает алькальд.
— Кто-то нашептал ему, будто у корабля, вместе с которым я в последний раз входил в гавань, ватерлиния была в иле.
— А при чем тут ил и ватерлиния?
— Это значит, что корабль, когда мы отплыли из нашего последнего порта захода, сидел в воде ниже. Меня обвинили, что по пути в Пайту я где-то сделал остановку и выгрузил груз, не уплатив пошлину.
— А на самом деле?
Лоцман бросил на Гектора злобный взгляд.
— Сам как думаешь? Капитан и владелец — оба «полуостровитяне», добропорядочные испанцы, поэтому никто и никогда не выдвинет против них обвинения в контрабанде, никто не обвинит местных из консуладо, которые наживаются на контрабанде. С другой стороны, я иностранец, а значит, нечто такое, чем можно попользоваться и выкинуть.
— Действительно, мне почудился иноземный акцент, — сказал Гектор.
— Родом я из Греции. Здесь на торговом флоте кого только нет. Португальцы, корсиканцы, генуэзцы, венецианцы, люди отовсюду. Местные предпочитают сидеть на берегу и заниматься плантациями, где на них индейцы спины гнут. Всяко жизнь куда легче, чем мотаться туда-сюда вдоль побережья на купеческих корытах.
— Но, по крайней мере, лоцманов все уважают.
Грек издал циничный смешок.
— А я лоцман только наполовину. Алькальд и ему подобные от страха трясутся, вдруг мы сговоримся и уплывем домой, увезя с собой то, что нам известно. Поэтому правила гласят, что мне запрещено служить на борту корабля, чей капитан — тоже иноземец.
— Но теперь-то вы будете на борту «Троицы», и это не испанский корабль.
— Все равно мои знания мало чего стоят. Мне известен берег только к югу отсюда, а большая часть побережья — голая, позабытая богом земля. Столько-то сведений и эта забитая всякой ерундой голова удержать способна. — Лоцман кисло улыбнулся и постучал себя пальцем по лбу.
— Значит, карт у вас нет?
Грек оскалился на Гектора в изумлении.
— Карты! Если бы алькальд пронюхал, что я составляю карты или что у меня хотя бы одна имеется, то лучше, чтобы меня осудили как контрабандиста. Никому, за исключением горстки наиболее доверенных капитанов, не разрешается иметь у себя дерротеро, и все эти капитаны должны быть испанцами, как капитан Лопес с «Санто-Росарио», да упокоит Господь его душу.
Замечание лоцмана напомнило Гектору о тех взглядах, которыми обменивались алькальд и капитан Перальта. Сейчас ему пришло в голову, что истинная причина, почему они согласились на обмен, — необходимость вернуть папку капитана Лопеса с навигационными документами, схемами и зарисовками. Все эти разговоры о благополучии доньи Хуаны — притворство и обман. На том, чтобы с ней обращались с должным уважением, они настаивали лишь для того, чтобы никто не копался в ее вещах и не обнаружил дерротеро.
Гектор мысленно застонал. Если бы его не отвлекли мысли о Марии, он бы сам додумался до всего. Потом юноше в голову пришла еще более удручающая мысль: единственный, кто мог сказать алькальду о спрятанной папке капитана, — Мария.
Оглянувшись на колокольню церкви Пайты, Гектор проклял себя за то, что оказался таким дураком. Он позволил обвести себя вокруг пальца. Но его огорчение было еще горше — он по-прежнему не переставал думать о Марии.
Глава 17
— Ты и сам не был с ней до конца искренен, — без обиняков высказался Дан, когда юноша рассказал другу об обмане Марии. — Ни она, ни донья Хуана не знают, что мы скопировали дерротеро. Все было проделано у них за спиной.
Была середина дня, легкий ветер гнал в высоком небе россыпь облаков, и «Троица», лавируя, шла под полными парусами. Тремя днями ранее Гектор вернулся на корабль, и, как и было уговорено с алькальдом, донью Хуану и «Санто-Росарио» оставили в Пайте в обмен на штурманское имущество с королевской верфи. Доставленные канаты, парусина, запасы твердого жира и смолы означали, что «Троицу» можно в полной мере подготовить к дальнему плаванию, а поскольку никого из команды не прельщало плыть обратно в Панаму и возвращаться сушей через джунгли в Карибское море, было решено взять курс на юг и покинуть Тихий океан, обогнув оконечность Южной Америки.
— По-твоему, наш лоцман знает, что делает? Кажется, его больше интересуют азартные игры, а не то, идем ли мы верным курсом, — с сомнением заметил Дан. Он то и дело посматривал на грека, который назвался Сидиасом. Указав рулевому нужный курс, он достал складную доску и уселся играть в нарды с боцманом. Они затеяли жаркий спор относительно правил игры. Сидиас настаивал, что играть нужно по греческим правилам, так как те древнее.
— Пока мы следовали его советам, и ничего плохого не стряслось, — заверил Гектор индейца. — Он говорит, вдоль побережья сильное встречное течение, и нам нужно удалиться по меньшей мере на сотню миль от берега, а потом повернуть на юг. Сидиас утверждает, что, держась открытого моря, мы выиграем не одну неделю времени.
— Он намерен вести нас через Пролив или пойдет вокруг Мыса?
— Еще не говорил, — ответил Гектор.
— Тогда от лоцмана проку немного, — фыркнул Жак, только что подошедший к друзьям. Понизив голос, он спросил: — От тех лоций, что мы скопировали, будет толк, когда мы станем искать вход в Пролив?
— Откуда я знаю? Мы же их не проверяли.
— Если навигационные записи капитана Лопеса были столь ценны, то я не понимаю, почему донья Хуана просто не вышвырнула их за борт? Выронить папку из кормового иллюминатора она могла в любой момент, — сказал Дан.
— Откуда тебе знать, как думают эти аристократки! — сказал ему Жак. — Донья Хуана могла ведать ценность папки и захотела вернуть ее в руки испанцев. Но, вероятнее, ей доставляло удовольствие дурачить шайку тупоумных моряков. Для нее это была игра, демонстрация своего превосходства.
Он умолк, потому что у него за спиной кто-то кашлянул. На палубе только что появился Бэзил Рингроуз, с квадрантом и записной книжкой в руках. Вид у него был больной, кожа выглядела восковой и бледной, глаза были налиты кровью, а дыхание — затруднено. Многие в команде считали, что он до сих пор страдает из-за того, что, решив провести ночь на берегу, укрылся под деревом манзаниллы. Ночью разразился проливной дождь, и когда Рингроуз проснулся, кожа у него покрылась красными пятнами — пока он спал, на него с дерева стекали ядовитые капли. Сами пятна и вызванное ими жжение давно прошли, но Рингроуз никак не выздоравливал, мучаясь от частых головных болей, а временами в глазах темнело и он почти слеп.