Пиратские делишки

Только что Михаил проглотил бумажный сверточек размером с наперсток и теперь ждал неизвестного. Он подозревал, что сверток содержит яд, а необходимость проглотить его — результат гипноза со стиранием памяти. «Смерть так смерть», — пытался он успокоить себя, сидя на скамейке в тени кипарисов и наблюдая за безобразиями, творимыми на площади.

Вокруг монумента в центре площади бесновались пятнадцать стариков. Добрая их половина сбилась в кучку, передавала по кругу здоровую оплетенную бутыль и горланила старые пиратские песни. Двое пристали к прохожему, тридцатилетнему мужику с крепкими, татуированными руками, лысым до блеска черепом и серьгой-кольцом в левом ухе. Это был старший секретарь Комитета по правам Наций. Михаил узнал его. Несложно узнать прохожего из местных, когда этих местных

всего полторы тысячи человек. Старики схватили секретаря за локти, повисли на нем и закричали: «Ложись, щенок, якорь тебе в глотку, пропитайся мудростью земли!» Секретарь не сопротивлялся, он безропотно лег на мостовую, а старики сели на его зад, стали подпрыгивать и приговаривать: «Мы тебя научим уму-разуму! Мы тебя научим уму-разуму!»

Еще один из них вышагивал по площади, растопыривал локти и кукарекал. Другой взобрался на чугунный, пестрящийся от птичьего помета монумент, а именно, на самую высокую его часть — горлышко бутыли. Чтобы сделать это, ему пришлось проявить немалую ловкость и находчивость: взобраться сначала по костям на сундук, оттуда прыгнуть на бутыль и преодолеть еще два метра, карабкаясь по-медвежьи. Михаил предположил, что пираты вызовут спасательный отряд, чтобы снять его оттуда. Сам старик нисколько не был стеснен высотой бутыли. Он оседлал бутылочное горлышко и стал вертеться, горланя: «Йо-хо-хо!». Еще три старика нападали на лавки торговцев. Робко пыталась утихомирить их Островная Охрана. Последняя, в составе нескольких худосочных юнцов, вечно следовала за стариками, и трудно было понять, кого они охраняют: остальных жителей от стариков или стариков от жителей.

Наконец, случилось и то, что было обязательным гвоздем программы. Один из стариков спустил штаны, подставил сзади руку и швырнул своими фекалиями в мать с ребенком, несших фрукты. Фекалии попали в ухо мальчику, он уронил фрукты и зарыдал. Мать шлепнула его больно и сказала: «Как ты смеешь рыдать! Это же наши Старики, они наше всё!»

Официальное знакомство Михаила со стариками случилось несколько лет назад и было ознаменовано именно этим трюком. Впрочем, спорадически наблюдал он их бесчинства и до того, по сути, с первых дней на острове.

«Счастья» официальной встречи он удостоился, когда его повысили до младшего помощника посла Конфедерации. Спустя месяц после повышения вышел декрет Суверенного Правительства. Декрет, написанный восторженным и напыщенным слогом, возвещал, что он, Михаил, удостоен чести встретиться с Советом Острова. У Михаила упало сердце. Никому не нравились полоумные старикашки, бесчинствующие на центральной площади, нарушающие, порой, ночную тишину и выплескивающие помои на головы прохожим из окон Особняка Совета.

Михаилу еще в Высшем обучилище читали курс про стариков. Так называемые «пираты» — жители острова — имели в качестве номинальных правителей совет из представителей «пятнадцати проклятых семейств». Это были потомки полумифических великих пиратов прошлого, якобы награжденных морским дьяволом за особую дерзость. Все в их роду в преклонном возрасте «вступали в соитие с океаном», или, в терминах психиатров Конфедерации, испытывали необратимые расстройства критического мышления. Если говорить еще проще, у мужчин из этих пятнадцати семейств на старости лет ехала крыша. И как только у старика ехала крыша, его принимали в совет.

По естественным причинам, численность совета колебалась. Например, в годы обучения Михаила их было вообще тринадцать, а теперь пятнадцать, потому что никто не умер, зато «вступили в соитие» еще двое. Считалось, что совет — источник абсолютной мудрости, но передают свою мудрость старики не напрямую, а через «воспитание». Швыряние фекалиями было одним из элементов «воспитания».

«Однако, — утверждал обучающий курс, — представители Суверенного Правительства (орган пиратов, который издает законы, вершит суд и командует островной полицией) не раз делали намеки, что не относятся к Старикам (официальный титул) серьезно. Намеки бывали вплетены, судя по отчетам посольства, в очень туманные речи и не делались ни при ком, кроме членов Триумвирата (орган соуправления, состоящий из представителей трех континентальных наций на острове, функция которого — „утверждать“ инициативы Суверенного Правительства). Таким образом, — подводился итог в обучающем курсе, — реальная элита острова считает Стариков пережитком прошлого, но не решается выразить свои взгляды, поскольку Старики имеют огромную популярность в народе».

Став младшим помощником посла, Михаил убедился, что Суверенное Правительство очень тщательно скрывает свой скептицизм в отношении стариков (если такой скептицизм имеет место). Чего стоил хотя бы торжественный идиотизм декрета: «Мы спешим сообщить, что вам выпала честь официальной встречи с Советом Острова».

В назначенный день его повели в особняк в паре улочек от центральной площади. Вокруг особняка — редкое явления в городе — был раскинут сад, оливковый. Никто не ограничивал прогулки здесь, но сад обычно пустовал, потому что посетителей часто атаковали из окон особняка: помоями, скобяными изделиями, наконец, теми же фекалиями. Особняк был выполнен в излишественном стиле пиратов трехвековой давности, с лепными барельефами китов и осьминогов, окнами неправильной формы и садами-платформами на вершинах колонн, стоящих как сосновый бор на плоской крыше. Внутри же особняк был гол и убог. За исключением деревянных лавок вдоль стен, — по крайней мере, в комнатах, которые удалось увидеть при встрече, — никакой мебели не было. Исключение составлял деревянный стол в «зале торжеств». В тот день он, правда, оказался разломан пополам, так что вся грязная посуда и протухшая еда лежала грудой на полу в месте перелома. Как только Михаил, с членами Суверенного Правительства по обе руки от него, вошел, ему навстречу побежал старик со спущенными штанами и метко швырнул фекалии. Михаил с трудом сдержал порыв выхватить клинок и развернулся, чтобы пойти к выходу. Члены правительства остановили его и торопливо стали объяснять, что случившееся — великая честь. Стерли с его лица фекалии платками и измазали этими платками собственные лица. Старик же громогласно произнес: «Как тебе мои самоцветы, рыбий корм?!», завалился на спину и принялся дрыгать в воздухе конечностями и хрюкать.

Именно этот старик заприметил теперь Михаила. «Рыбий корм прямо по курсу, достать орудия! — заорал он, спустил штаны и, держа двумя руками член, побежал на Михаила. — Ты нуждаешься в орошении, якорь мне в глотку!»

Михаил хотел сбежать, чтобы не быть описанным, но вдруг мир вокруг изменился. Михаил как бы увидел себя, встающего со скамейки, со стороны. Не совсем увидел, но почувствовал, что вот-вот увидит. И главное — он вспомнил, кто, когда и для чего приказал съесть бумажный сверток в непосредственной близости от Стариков.

Руки Михаила затряслись, хотелось улыбаться во все лицо и петь. Знакомые симптомы — так он чувствовал себя каждый раз, когда понимал, что его подозрения подтвердились, и он на шаг ближе к раскрытию заговора.

Подозрения он имел с детства. Началось это, пожалуй, с того случая, когда он узнал, что не его одного запугали родители на предмет нежити: не ходи в лес, не ходи на реку, не убегай из дому, нежить только и ждет, чтобы тебя сожрать. Сначала он думал, что это уникальный совет его отца, и потому охотно верил. Но когда стало ясно, что историями про нежить кормят каждого ребенка в городке, у него появились подозрения. Он тогда побежал в правление города, прошмыгнул в кабинет мэра и спросил того про нежить, изобразив для эффекта, будто он до чертиков напуган и находится на грани срыва. Мэр пожалел его и объяснил, что нежити нигде в окрестностях быть не может, тем более летом, потому что она, при температуре больше нуля, разлагается и становится обычной мертвечиной буквально за пару дней. Монополия на нежить принадлежит государству, которое держит ее летом в хранилищах под землей. В хранилища зимой натаскивается лед, и его толстый слой сохраняет мороз все лето. Зимой нежить выгоняют под конвоем из хранилищ и направляют на лесопильные, камнеломные и грузотягловые работы. Узнав правду, Михаил не говорил о своем открытии родителям и друзьям, приберегая козырь для подходящего случая. Кончилось тогда тем, что спустя три года отец пришел к нему, сказал с пафосом, что «нужно поговорить, сынок», и рассказал ему то, что Михаил уже знал. Михаил изобразил удивление, чтобы его конспирацию не раскрыли.

С тех пор подозрения, что кто-то злонамеренно дурачит остальным голову, появлялись у Михаила каждый раз, когда он узнавал, что одну и ту же вещь беззаветно верит больше двух человек. Он считал других людей простосердечными доверчивыми идиотами и думал, что обладает особым даром замечать и раскрывать заговоры. Он мечтал о том, что этот дар однажды спасет ему жизнь, когда вся нация пойдет под нож, или о том, что он возглавит теневое правительство, проводящее политику тайного геноцида, и на этом посту введет новые методы уничтожения людей.