Письма Непокорного. Том 1

Сатпрем Мишель Данино

Полностью отрезан от остального мира, от Франции, от Индии, ибо никто не знает, где я нахожусь, и у меня нет адреса.

U

Рио Ново, 4 января 52

Бернару д'Онсие

Дорогой Бернар, пожелания всегда немного нелепы -- однако, я пожелал бы нам встретиться в этом году и осуществить наши мечты, о которых мы говорили под маленькой лампой. И потом, стать, наконец, хоть немного счастливее в этом чёртовом мире. Не знаю, почему, но моя идея Счастья всегда связана с тобой, если говорить о вере в чудо. И я чувствую потребность просто сказать тебе: ты мой друг, ты маленький оазис в моей пустыне, и это ценно, дружище, когда человек ощущает себя полностью отчаявшимся. Ставишь точки и запятые на листе бумаги, и кажется, что всё иссушается, что остаёшься один на дороге с никому не нужным сердцем, и некуда идти.

Я мог бы перечислить тебе названия всех городов и деревень, где я бродил перед тем, как на несколько дней сесть на мель в этом -- но я больше не могу сказать, зачем я ходил по этим дорогам Индии или Бразилии;

все дороги обжигающи, а все эти комнаты в безымянных отелях -- всё возвращается на круги своя. Продолжаешь идти, чтобы забыть об этой зияющей дыре в глубинах себя -- от этого себя не остаётся больше ничего, кроме лихорадочной тени, продолжающей шагать без всякого смысла. Ибо мы взялись за это не для того, чтобы оседлать фортуну или заработать славу, но для того, чтобы реализовать тайную идею нас самих, и это оказалось самой прекрасной нашей поэмой; наш единственный акт любви -- отказ от любой уверенности в чём-либо, от комфортабельных достижений, ограниченных успехов. Но нет ни поэмы, ни тайны; остаётся лишь наша любовь не ко времени и не к месту, и всё проваливается в какую-то абсурдную дыру. Не осталось больше ничего, кроме кожи персонажа, забывшего свою роль. Понимаешь, Я больше ничего не хочу говорить. Не знаю, как долго ещё буду идти, потому что я больше не верю в приключение, и потому что моё единственное приключение было внутренним. Впечатление, что я полностью опустошён. Остаётся не так много решений.

В этом одна из причин, почему я нуждаюсь в тебе, чтобы поверить в то, что ещё существует чудо, что есть другие уровни жизни, о которых мы с тобой упоминали в Нарканде у маленькой лампы. Но может быть, ты тоже больше ни во что не веришь... И я временами думаю, не сделать ли из тебя тоже что-то вроде романтичного бродяги, каким я стал!... Но что действительно могло бы заполнить всю эту пустоту сердца? Скажи мне. Какая любовь, какая вера, какая надежда?

Я таскался в Форталеза, а потом в Баия в поисках места преподавателя французского языка, но колледжи закрыты, а семьи на каникулах до начала марта. Места камердинеров зарезервированы только для негров. С моим словарным запасом португальского в несколько слов я хотел устроиться на рыболовные суда, но это работа-для-негров. В один прекрасный день я взял грузовик и уехал внутрь страны в надежде стать управляющим какой-нибудь "Фазенды" (большое владение с фермами и плантациями). Я видел множество Фазенд... Что касается работы на плантации, негр сделает лучше ту работу, которую я не сделал бы и за 150 франков в день. Повсюду огромные территории, очень богатые какао, кофе, скотом на продажу. Нужно найти крупный капитал, и это большая удача, если он окупится за пять или семь лет...

Через несколько дней я собираюсь снова отправиться в путь, но у меня нет ясного представления, куда идти, что делать. Полагаю, что на свои последние несколько "крузейро" я возьму грузовик до Рио, где попытаюсь реализовать свой последний шанс. Если ничего не найду, постучусь в дверь Уотсона. Я ни техник, ни негр, ни португалец, ни капиталист. Не знаю, гожусь ли я хотя бы для того, чтобы быть ничтожеством. В конце концов, просто сделаю вид, что ничего не случилось, и буду биться до конца. Вот такие новости.

Старина, ещё раз желаю, чтобы мы встретились в этом году. Желаю вам с Маник быть счастливыми. Если я и ощущаю пустоту в сердце, я всё же буду цепляться до конца, как распоследний дьявол.

Обнимаю тебя по-братски.

Б.

Не знаю, какой адрес тебе дать, если отправлюсь в Рио.

U

Сальватерра (Sauve-terre! [Спаси-Землю])

6 февраля [1952]

Клари

Дорогая подруга, после Гвианы пришлось изрядно побродяжничать в Бразилии: Белем, где я безуспешно искал место управляющего плантацией на берегах Амазонки, а затем долгое путешествие: Ресифи, Пернамбуку, Натал, наконец, Сальвадор -- старые дома XVI века, все покрытые розовой черепицей, спускающиеся ступеньками до Баия бланка с её огромными пляжами, её парусами... Я пытался найти там работу на паруснике, но это "работа для негров", так что никакой возможности. У меня всегда была мечта иметь достаточно средств для покупки парусника. Я долга шатался в Сальвадоре, затем однажды взял грузовик и отправился в Штат Баия. Бродил по огромным фермерским зонам, полным зарослей, колючек, лужаек, где одетые в кожу "vaqueiros" в перчатках ловят диких быков с помощью лассо, как в американских фильмах; там я искал работу на одной из больших "Фазенд", но мне отвечали, что негры делают эту работу лучше. У меня были некоторые трудности с моим весьма слабым португальским. Затем я покинул фермерские области, отправившись в регион плантаций в холмистой местности, изрезанной закованными в искусственные берега rios*. В маленьком придорожном "hospedaria" меня свалила какая-то болезнь, возможно, тяжёлый приступ малярии (?) и именно там по фантастической случайности два более-менее бразильских француза имели грех найти меня и отвезти на Фазенду своих друзей в Маракасе (с плантациями кофе), затем к себе за сотню километров на плантации какао. Пишу вам это письмо из далёкого маленького Ранчо, где я постигаю секреты кофе, маниоки и какао -- совершая длительные ежедневные поездки верхом на лошади, я обрёл загар, мозоли на руках и громадное одиночество. У меня была возможность получить ссуду для покупки небольшой плантации какао (riachБo das pedras), но я не чувствую в себе душу "домовладельца" и мужества, чтобы остаться здесь на два или три года. Полагаю, что этот жизненный опыт плантатора дал мне всё, что мог дать. Я стремлюсь быть среди людей и через несколько дней уезжаю в Рио. У меня едва хватило денег на то, чтобы оплатить место в грузовике и продержаться несколько недель, этого хватит, чтобы вернуться. Срок моей визы скоро закончится, но в этой милой стране полицейские не очень любопытны, и я надеюсь на удачу. Таковы внешние события.

Подруга, есть все эти волнения сердца и тела, долгие дни, когда тонешь в физическом труде, как во сне -- кажется, что в конечном итоге мы всегда дремлем в своих деяниях -- и есть долгие прозрачные ночи, когда я ПРОБУЖДАЮСЬ, лёжа здесь, на этой циновке перед дверью и устремив взгляд в небо; именно здесь всё начинается, и я постигаю свой дневной опыт, дневную активность как игру без последствий, в которой я принимал столь малое участие, как будто я только и делал, что соглашался, оставаясь далеко позади, над этим. Подруга, настоящая игра происходит в другом месте, я ощущаю её с тревогой, с тоской -- это не метафизическая тоска, а болезненная очевидность другой области сознания, иного сознания, более обширного,

но остающегося запечатанным в глубинах меня, как будто я предчувствую самого себя, пребываю на границе другого себя. Но что дадут эти пять минут прозрения на несколько часов сомнамбулизма и эти пятьдесят восемь килограмм мяса, которые заставляют спать три четверти жизни. Подруга, я так долго верил, что теперь уже не знаю, продолжать ли ещё мне верить в ценность этих "опытов" -- как некогда мой прежний Гварнеро, я стремился исчерпать все роли, сыграть во все игры, но Гварнеро разгадал меня раньше, чем я сам; он знал об истинной пьесе, играемой в одиночестве за кулисами. Мне кажется, что все эти собранные в кучу опыты всегда возвращаются к одному и тому же; ни на одну секунду я не чувствую себя хозяином своего прошлого, и со мной всегда всё случается, как будто я всегда нов, девственно чист, что-то вроде мгновенного нуля. Мне кажется, что позади меня вместо Прошлого -- великая чёрная Дыра, и ничего, за что можно было бы ухватиться, ничего, что позволило бы мне поверить, что я смогу продвинуться. Каждый момент всё рождается и умирает. И это сознание такой ничтожности, такого хрупкого равновесия на грани, где мы умираем и рождаемся; именно это сознание и есть та узкая дверь, ведущая к осознанию себя -- но там, там неизведанные тропы, и туда надо идти; и я воспринимаю все мои так называемые опыты-эксперименты как игры, отвлекающие меня от основной Работы -- мне кажется, что разворачивание всей этой активности, все эти путешествия -- это просто уловки, отвлекающие от главного. Колея действий, слов, автоматизма, в которой мы увязаем изо дня в день. И однако, должно быть завоёвано нечто иное в нас самих, достигнуто то сверх-сознание, о котором интуиция даёт нам некие смутные проблески. Подруга, эпоха Приключений больше не имеет смысла; смысл нашей эпохи -- внутреннее приключение. Индия, индийцы... Завтра я могу оказаться в Перу, послезавтра в Мексике как преподаватель английского языка, мойщик машин, учёный, фермер, и когда я обрету сто профессий, что дальше, что потом? Мне кажется, что желание или намерение "действовать" не обретя предварительно это иное глубинное сознание -- это значит ставить телегу впереди лошади. И я полагаю, для обретения этой новой области самих себя сначала нужно идти по пути созерцания (я имею ввиду большую стирку всей нашей ментальной автоматики, потерю привычки к "я", которое функционирует только через ассоциации мыслей, слов, воспоминаний. Приобретение нового ритма через дисциплину тела и мыслей -- что-то вроде нового дыхательного ритма, который даст мышлению новое дыхание, освобождая глубинные источники существа, очищая наше подсознательное. Подруга, мне кажется, что мы день за днём сидим в наших подвалах, игнорируя наше внутреннее небо). Понимаете, речь идёт не о приобретении заслуг перед мифическим "потусторонним", а о новой силе существа, освобождающей здесь и СЕЙЧАС. Hic et nunc*. Я думаю о том, что когда-то писал мне А.Жид, защищая "непокорность": "Они, -- писал он, -- эти непокорные, они соль земли и уполномоченные Бога, ибо я склонен думать, что Бог пока ещё не проявлен, но мы должны его ДОСТИЧЬ". Именно эту внутреннюю божественность, это новое господство над бытием нужно обрести. Да, непокорность, но непокорность нашему собственному автоматизму, нашим полностью оформившимся мыслям. Как вы полагаете, какая игра, какая попытка может быть достойнее этого усилия человека к тому, чтобы ВЗВАЛИТЬ НА СЕБЯ новое, с головы до пят? Всё указывает нам путь к этой новой Трансцендентности. Не кажется ли вам симптоматичным, что наша эпоха является эпохой "Иностранного" -- мы иностранцы в отношении самих себя, этого подлинного "я", которым мы, безусловно, являемся; но вместо того, чтобы скукоживаться от тоски, застывать в нелепостях и абсурде, мне кажется, было бы гораздо плодотворнее приложить усилие в направлении нас самих, разрушить эти фальшивые границы существа, не так ли? Если эволюция имеет смысл, то она настолько же физического порядка, насколько и духовного -- подсознательная у этого человечества и сверхсознательная в грядущем... Но очищать себя от ядов -- процесс долгий и трудный: попробуйте заставить замолчать разум! Вот что пишет Шри Ауробиндо: "The limitations of the body are a mould; soul and mind have to pour themselves into them, break them and constantly remoulds them in wider limits till the formula of agreement is found between this finite and THEIR OWN INFINITY."

Подруга, одна попытка искренности с самим собой заставляет меня думать, что именно небрежность к собственным поверхностным склонностям гонит меня за так называемыми приключениями. Мне кажется, здесь я по-прежнему только и делаю, что имитирую себя, скатываюсь в романтическое удовольствие ДРАМАТИЗИРОВАТЬ -- я делаю из себя театр. Подлинное действие в другом. Безусловно, уход из Колониальной Школы был актом символическим, знаком и приближением к глубинной истине, которую я предчувствую; но с тех пор вся моя жизнь, кажется, повторяет те же стереотипные жесты, и я больше не продвигаюсь от знака к вещи, которую он знаменует. Все мои "отъезды", увольнения, лишения стали самоцелью, заслоняющей всё остальное -- ибо, в конце концов, мои "увольнения" имели целью сохранить внутри меня место для иной вещи... Как невропаты фиксируют свой невроз сокращением одних и тех же мышц в одной и той же гримасе, так и я заморозил -- мне так кажется -- свою внутреннюю истину под маской "отъездов" и "увольнений" закрепощённого странника. Безусловно, я стал свободным человеком, и я имею право на этот титул, но хотелось бы знать: свободным ДЛЯ ЧЕГО.

Дорогая подруга, простите за это длинное письмо, но вы столь близки моему сердцу, моя незаменимая подруга, что мне хотелось бы поговорить с вами об этом. Я часто вспоминаю вас, вашу улыбку. Поддержите нашу дружбу.

Был бы рад получить от вас книгу Абеллио, о которой вы писали. Обнимаю вас, подруга, со всей любовью, которая вам известна.

Б.

U

Сатпрем, наконец, отправился в Рио-де-Жанейро

(Другой фрагмент

из Дневника Сатпрема)

Рио, 18 февраля 52

Наконец-то, думаю, "Боги со мной" -- по крайней мере, чтобы решить непосредственную проблему "есть-спать". Я начал это утро с того, что заставил себя пойти по адресу работодателя, искавшего бухгалтера для работы на скотоводческой фазенде. Прибыв в восемь утра, обнаружил там ещё шесть или семь ожидающих негров. Я тоже прождал полтора часа, а затем -- не знаю, усталость ли была причиной?
– - я подумал, что у меня почти не было шансов против этих крепких бразильцев. Так хотелось проскользнуть мимо них незамеченным! но я снова был иностранцем, на которого смотрели удивлённо и с недоверием. Решительно, мне незачем иметь вид "ковбоя"; и после долгого ожидания я вывалился в простор. Затем отправился в Консульство Франции, откуда меня послали в Торговую Палату: долгие допросы на предмет моих...