Письма полковнику
Шрифт:
Эва огляделась по сторонам — над головой одного из претендентов, проскочив без зацепки нависающую фигуру другого. Если и вправду близко… Почему бы не попробовать? Самой?! Неужели у нее одной меньше шансов, чем у всего их невозможного, бессмысленного трио? Просто развернуться и уйти. Раствориться в снегах и ветре. И пускай делают что хотят. Сколько угодно убивают друг друга.
Нет. Федор бросится за ней и догонит, а Красс… не догонит. Нечестно.
Или, может, хватит быть честной–благородной — с этими?!
Какое уж тут благородство: злая ухмылка сквозь стиснутые
Ничего?..
Ничего. Когда она, освободившись от связки, металась по заснеженному склону, срывая голос, пытаясь разглядеть хоть что–нибудь полуослепшими глазами — темное пятно?.. нет, правда, темное пятно?!! — ей было совершенно всё равно, кого именно искать. Кого вытаскивать на себе, неповоротливого, обездвиженного, совершенно чужого и неважного… Важен был другой. И тоже не потому, что его звали Федор Брадай. Потому что — здоровый, на обеих ногах. Готовый идти дальше, несмотря ни на какие досадные помехи.
А пришлось посмотреть. Пришлось принять как данность. Тащить на горбу, собственноручно уравнивая с собой в правах. Сомнительных правах претендентов…
Тряхнула головой, сбрасывая с себя, словно снежную шапку, их взгляды. Один, бесшабашный, иронический, умоляющий — снизу. И другой — в упор. Чересчур в упор.
— Значит, так, — сказал Брадай очень спокойно. — Что я предлагаю. Мы выкопаем ему укрытие в снегу, оставим снаряжение, палатку, продукты, чтоб он мог продержаться до прихода спасателей.
— Каких спасателей?! Ты же сам знаешь…
— Неважно. Может, ему повезет. Может, нам.
Хотелось отпарировать это «нам» чем–то хлестким, колким, как метель, секущая по лицу. Но Эва промолчала. Не стоит. Сначала дослушать.
— Это в том случае, если ты согласна пойти со мной. Если ты действительно хочешь его спасти. Потому что иначе я его убью. У тебя на глазах. Уже.
Он выдержал ровный тон почти до конца. Только сглотнул перед «уже».
Красс приподнялся на локте, саркастически хмыкнул, шевельнул губами, облизнув с них снег. Слов не разобрать, даже ей.
— Ну?!!
Федор снял с пояса нож. Как театрально. Нелепо, гадко и утомительно. Эва отвернулась.
— Я сейчас его прирежу, слышишь?!
Сквозь вой ветра прорвалась дребезжащая истерическая нота. Убийство в состоянии аффекта. Блефует, шантажирует — или правда способен?.. вполне. Естественно, на самом деле никакого аффекта, голый и трезвый расчет. С его точки зрения, соперника давно пора устранить, это, пожалуй, и не обсуждается. А вся театральщина — для того лишь, чтобы заставить ее, Эву, разделить с ним вину, а значит, и будущее. Почувствовать себя его сообщницей. Которой предложили определенные условия сговора, и она приняла их по умолчанию.
Так оно и есть. Она войдет с ним в сговор. Уже входит. Для этого необязательно делать выбор между двумя равно бессмысленными вариантами, высказывать вслух какое–то решение. Достаточно подольше не оборачиваться. И всё. Так просто.
В конце концов, разве не самое ее отчаянное желание — избавиться от них обоих? И если не получается одновременно, так хотя бы по очереди… От одного — уже. А что касается второго, то еще, возможно, выпадет удобный случай.
Ее передернуло. Мерзость.
Красс что–то сказал. Эва опять не расслышала. Только общий издевательский тон.
Резко обернулась, но было уже поздно.
Они катались по земле, неразличимые и неразделимые в клубах взрыхленного снега. Мутное многоногое пятно внизу, спрут–мутант, издающий отрывистые звериные звуки. Смаргивая, она вглядывалась в эту дикую биомассу пытаясь разглядеть хоть что–нибудь, какие–то детали положения тел и расстановки сил, — как вдруг пульсирующий клубок подкатился ей под ноги, и Эва отпрянула, отскочила, потеряла равновесие… Сумеречное небо перед глазами, колкая метель на вдохе, бритвенный холод в лицо.
Кажется, она упала на четвереньки, но никакой опоры под локтями и коленями не было, одна ледяная вата, в которой любое движение обращалось в бессмысленную возню и трепыхание, будто на дне омута. Удалось лишь вскинуть голову, глотнуть воздуха и увидеть, как они катятся на нее, надвигаются вплотную: взгляд прямо перед собой — совсем не то, что сверху вниз… Мелькнула чья–то рука с растопыренными пальцами, шипастая подошва, а затем ударило снежными брызгами по глазам, ослепляя, зачеркивая…
Откатились в другую сторону. Не потому, что она лежала на пути. Просто повезло.
Все–таки нащупала какой–то подснежный камень, оперлась на него и провела по лицу перчаткой, залепленной острыми льдинками. Встать. Во что бы го ни стало — встать, а уже потом… Разлепила мокрые ресницы и у видела кровь.
Яркий след на снегу в нескольких сантиметрах от глаз, Падающие снежинки таяли на нем и, вместо того, чтобы мгновенно замести, тоже окрашивались красным.
Так и должно было случиться. Рано или поздно.
Она сама хотела.
…Она металась над ними, вокруг них, скользя и спотыкаясь, пытаясь ухватиться за что–нибудь, каким–то образом растащить в разные стороны… Они уже почти не шевелились — оба. Претенденты. У нее впервые по–настоящему, без самообмана, не получалось их различить.
Ничего у нее не получалось.
Внезапно сделалось темно, еще темнее, чем было, неужели все–таки вечер?! И снова относительно просветлело, потом опять мелькнула тень, низко, над головой, Эва оторвалась от чьего–то заиндевевшего плеча, и выпрямилась, и догадалась вскинуть взгляд, и различила — показалось?! — в сумеречном буранном небе силуэт дракона с раскинутыми крыльями.
Она давно не кричала так. Никогда она так не кричала.
Дракон снижался.
Все–таки здесь есть спасатели. Все–таки, получив сигнал о группе туристов, пропавших в горах, за ними выслали патруль. Сейчас и ее саму, и обоих претендентов, живых или мертвых, погрузят в седло, доставят на базу…