Письма полковнику
Шрифт:
— Нормально.
Он приподнялся на локте и выговорил, кажется, угрожающе:
— Не понял.
— Не люблю, когда позируют, — объяснила девушка. У нее была прикольная прическа: мелкие косички на половине головы, а другая половина стриженая. — Меня зовут Маша.
— Сергей. Можно Стар.
— Я в курсе.
— Машка в курсе, — подтвердил оттуда, куда голова категорически не поворачивалась, знакомый голос. — Она давно с тобой работает. Только ты ни разу не позировал, она этого не любит.
— Привет, Анатолий, — сказал Стар.
По правде говоря, он не особенно удивился. Конечно, журналист должен был объявиться снова, он единственный, кому до сих пор что–то от него нужно… вот только совершенно вылетело из головы. Толик еще вчера так и рвался продолжить разговор, когда дежурная медсестра вытолкала его из палаты вслед за пацанами. Но ему, Стару, было не до того, потому что минутой раньше выбежала в коридор рыдающая Дылда, а за ней, наскоро уточнив у пацанов время телепорта, — она…
Он уже знал, что она не вернется.
Он ее ждал.
А потом медсестра сделала укол, и захотелось спать.
Толик обошел вокруг кровати и, наконец, возник в поле видимости. Со вчерашнего дня он конкретно изменился. Был стильный и зашуганный — стал помятым, небритым и сверкающим, как новенький сидиром. Хоть у кого–то жизнь удалась. И чего ему, хотелось бы знать, надо?
— Как ты, Стар? — спросил Толик, усаживаясь на табурет возле кровати. — А то мы с тобой вчера не договорили.
— О чем?
— Ну… Помнишь, ты рассказывал…
Толик замялся, и Стар посоветовал:
— Диктофон включи.
Полустриженая девушка Маша громко прыснула. Она ему нравилась, хоть и странные у нее понты — снимать со вспышкой без предупреждения.
— Мы готовим материал а газету «Срез–ревю», — сказала она, снова присаживаясь у него в ногах. — Эпохалку, обо всем понемножку. О теракте, заложниках, экстремистах, Федоре Брадае, об убийстве Лилового полковника, о его наследстве, о претендентах…
— Наследстве? — тупо переспросил Стар.
Толик ерзал на табурете, как будто ему было трудно усидеть на месте. Но ничего, держался. Сиял всё ярче с каждым Машиным словом. И наконец вклинился:
— Ты не представляешь, Стар, насколько классно оно всё увязалось! Материал уже практически готов, осталось вбить пару убойных фактов, и можно нести в редакцию. Сейчас прямо от тебя и пойдем. Главное, я совсем уже думал забросить эту тему, но потом вдруг выяснилось… Давай с самого начала, чтоб ты въехал как следует. Так вот: когда после смерти старика его дочь, принцесса Эва Роверта..
Он говорил — увлеченно, зажигательно, жестикулируя и в конце концов все–таки подорвавшись с табурета, говорил, говорил… Движущаяся картинка, словно в телевизоре без звука. Нет, Стар всё слышал. Наверное. Просто довольный, мечущийся туда–сюда по палате Толик не имел никакого отношения к тому, что он, Стар, слушал и пытался понять. Впрочем, он давно уже всё понял. Прояснялись или поворачивались под другим углом мелкие детали, а суть оставалась прежней.
Больше никогда.
Именно сейчас, вдруг осознал он, происходит их прощание. Она не пришла проститься сама, да и не могла прийти, нельзя ожидать от принцессы, чтобы она помнила о каком–то школьнике. Но в эти минуты, когда, счастливый и смешной, одинаково небритый на щеках и голове парень пересказывает взахлеб ее историю — она прощается с ним, Старом. Эва Роверта. Принцесса Эва. Эвита… хотя какая она ему Эвита.
Оказывается, их фотографировали тогда, на дне ее рождения. Непременно попросить у Маши те фото… Когда играла музыка, и он всё твердил про себя, что нужно пригласить ее на танец: ведь никто не пришел, а у нее день рождения, и музыка играет, и должен же кто–нибудь пригласить, а никого нет, кроме него… Так и не решился, дурак. Она сама его пригласила. И надо увидеть те фотки, чтобы проникнуться, как это было здорово, как немыслимо ему повезло тогда. Потому что на самом деле весь танец он думал только о своих ногах сорок девятого размера: не наступить!.. ну не дурак ли? А потом они сидели на диване. Близко. Так близко, что он дотронулся до нее локтем, чуть–чуть — ей вполне могло показаться, будто случайно, — подвинув руку…
Всё это по–настоящему было. А настоящие вещи всегда кончаются.
Фотограф Маша смотрела на него, склонив голову косичками к плечу. Так, будто всё понимала. Улыбнулась, поймав его взгляд, и пришлось срочно изображать улыбку в ответ.
И сразу же прорезался Толик:
— …Брадай. Он у нас пойдет отдельным подзаголовком, совершенно темный элемент. Лично меня он не очень–то убеждает в роли случайной жертвы теракта, организованного опять–таки ради наследства Лилового полковника! Что он там делал, неясно, Машка его в вестибюле не видела. Но самое интересное начинается потом. Наш телезвездун пропадает без вести, это все знают. Так вот. Он смывается в какой–то отстойный кемпинг, прихватив с собой для верности Машку…
— Ему была нужна шестерка, — скороговоркой вставила девушка. — С камерой.
— Вот. А затем отправляет ее следить угадай за кем!.. И только после того, как Машка сообщила ему, что дочь Лилового полковника вернулась в Исходник…
— Понял, что обломался, — сказала Маша мрачно и злорадно.
— Спрашивается вопрос, — перебил Толик. — Нафига? Какого хрена он прятался, покупал Машке оптику, транжирил время и бабки, и в конце концов остался с носом?! Спорим, не угадаешь. А я поразмыслил, сопоставил, сделал концептуальные выводы. Именно тогда, когда исчез Брадай, мне позвонили… ну, эти… и дали понять, что теперь я — их основной вариант. Сечешь фишку?!
Стар усмехнулся:
— Вроде бы. А до того ты был у них дублером, да?
Маша прыснула:
— Я ж думала, чего ради ты имидж сменил?
— На себя посмотри, — огрызнулся Толик. — Я не о том. Получается, он работал на них, а потом взял да и кинул.
— Какая разница, если и они обломались, — сказала Маша.
— Ага, — Толик наконец присел, выпятил грудь и потрогал мобилку на шнурке. — Что–то давно их не было… Не звонят.