Письмо никому
Шрифт:
— А вы, часом, не шпионы? — спросил он.
— Не-а, дедушка… — ответил Егор. — Не шпионы.
Тот тяжело вздохнул, всем видом своим говоря, дескать, зря.
Прошли вовнутрь. Егор осмотрелся, но не так, чтобы по-хозяйски, а все спокойно, почти не вращая головой.
— И давно тут работаете?
— Всегда, — ответил старик.
— А имя профессора Загорского вам что-то говорит.
Старик посмотрел на них с подозрением:
— Вообще-то, это не имя, а фамилия.
— Ну хорошо — фамилия.
— Загорского-то помню… Чилавек — две ноги, две руки…. Голова одна… во всяком случае, последний раз была одна. Я точно помню.
— А если серьезно?
Старик действительно стал серьезным.
— Застал я его еще… Только не был он никаким профессором — чего уж тут. Всю жизнь ждал он звания, сам себя так именовал, всех вокруг к тому приучил. А умер все равно доцентом…
— Печально, — зачем-то подытожил Антон.
— А что-то от него осталось? Нас интересует, где он работал, над чем… Где он жил, остались ли у него родственники? Ученики?
— Давайте по порядку?.. Учениками он многих называл, но сомнительно, что его кто-то назовет учителем… Тем более сейчас.
Едва заметно Егор толкнул под локоть Антона: дескать, смотри, какой философ выискался. Но старик запнулся:
— Что там дальше, по порядку?
— Где он жил? Имелись ли родственники?..
Старик смерил их взглядом. Конечно же, он имел полное право отшить этих ребят или испросить у них документы, которые мотивировали любопытство. Было ясно, что их наверняка не имелось. Но с иной стороны, положим, они все же уйдут, и снова потянутся дни, заполненные скукой.
— В гостях у него не был… Но, вероятно, что-то должно быть в подвале.
Как оказалось, все комнаты института пустовали — из мебели что-то продали, что-то списали, что-то покрошили на дрова. Поскольку предприятие было ликвидировано, все мало-мальски важные документы снесли в городской архив, где они благополучно сгорели пару лет назад.
Но от НИИ остались и иные бумаги, никем не востребованные, но которые выбросить ни у кого не поднялась рука — отчеты об опытах и шефской помощи, объяснительные об опозданиях, заявления об отпусках. Их снесли в подвал, мыши пробовали их на вкус, отъедали корешки, склеенные мучным клейстером.
Старик ориентировался в этом хламе удивительно легко. Возможно, в этом стыдно признаваться, но он часто брал какую-то папку к себе наверх, читал, вникал в осколки чужих жизней, думал, куда они все делись — эти практиканты, лаборанты, доценты и один что ни на есть настоящий, не чета Загорскому, профессор.
Ушли в небытие, а он, вахтер, с которым они не всегда здоровались — уцелел, сохранил свое место.
— В этом углу все, что осталось от отдела кадров, там, — вахтер указал за подвальную перегородку без двери, — там, собственно, материалы отдела, где ваш профессор работал.
— Доцент… — поправил Егор.
— А, неважно, — махнул рукой гном-вахтер.
Действительно, сейчас это не имело никакого значения.
Пока перебирали бумаги отдела кадров, Егор спросил:
— А как он жил? Вероятно, как у ученого хорошая квартира, машина.
— Жил как всякий честный советский человек, то есть небогато. Машины у него не было…
— У него были родственники?.. Жена, дети…
— Семьей он не обзавелся. Был будто племянник. Работал как бы не в пищеблоке при НИИ. Еще жаловались, словно ворует он много. А что украдет — пропивает. За то и выгнали. Но спился, помер вскорости после смерти вашего знакомого.
Довольно быстро нашли какую-то таблицу, с перечнем сотрудников учреждения и их телефонами, домашними адресами.
— Я возьму?.. — поинтересовался Егор.
— Нет… — был категоричен вахтер. — Переписывай. Это же документы.
Егор не стал спорить.
Затем стали перелистывать бумаги, что остались после работы отдела. Получалось так — в отделе новые бумаги в шкафах нагромождались сверху старых. Когда бумаги съезжали в подвал, порядок изменился на противоположный.
И теперь троица перебирала их чуть не по порядку — от времен основания института, ко дням его последним.
Когда Антон развязал одну папку, она стала вспучиваться, разбухать, хотя, казалось, что за это время бумаги должны были слежаться. Но в этой папке были не простые бумаги, а фотографические. Стали вместе разбирать, смотреть года, места, лица.
На одной фотографии сзади была цитата без подписи, более похожая на эпитафию:
«В жизни я не любил многие вещи. Смерть меня с ними примирила». Чья рука сделала эту надпись установить не представлялось возможным.
Быстро просмотрели фотографии — обычные картинки, от которых тянуло, как сквозняком, холодной ностальгией. Кафедра на уборке кормового буряка, кафедра играет в футбол. Кафедра готовит новый агрегат, подозрительно похожий на самогонный. Ну в самом деле, зря что ли они на уборку буряка ездили?
— А вот, кстати, и наш недопрофессор, — ткнул скрюченным пальцем в фотографию вахтер.
С фотографий смотрел уставший человек в очках. При чем его очкатость была иного рода, нежели у столичных потомственных доцентов и профессоров. Это был человек, который неизвестно как затесался в область науки, и лишь к старости понявший, что это, вероятно, не его…
— Я возьму?.. — предупредил Егор.
— Бери, — безразлично согласился вахтер.
Нашли копий пять «Занимательной математики» — родных сестер той самой книжицы, которую нашли на квартире родственницы покойного. На этих экземплярах не было дарственных надписей. Вероятно, даже на такой шутейный тираж не нашлось должного количества читателей.
…Проведя в подвале часа два, друзья покинули здание. Егор думал оставить старику денег на водку, но не решился — старик не выглядел пьющим. Впрочем, возможно Егором руководила жадность — где это видано, чтобы на нашей земле отказались от бутылки или денег на нее?..
Квартира, указанная в личном деле деклассифицированного профессора нашлась сравнительно легко. Но звонок не зазвонил, на стук никто не отозвался. Походило на то, что эту дверь открывали давно.
Спустились вниз, к площадке, на которой гроздьями висели почтовые ящики. Нужный был закрыт, но Егор, не церемонясь, валявшимся рядом прутом сорвал его.