Пламя и тьма
Шрифт:
Всё было закончено. Хьюго больше нет.
Пилар ощутила небольшое, позорное облегчение. Она свободна.
Доброй рукой Мур обнимал её за плечи, пока они шли по земле кладбища. Он быстро сжал её плечо и скинул руку, сказав:
— Я отвезу Нану обратно домой.
— Что? — Пилар была настолько потеряна в мыслях, что растерялась. Предполагалось, что они все должны ехать вместе: скорбящие, как и они, направлялись к дому Наны. Когда она повернулась к Муру, он мотнул головой вперед и вбок. Она посмотрела в том направлении.
Коннор стоял рядом со своим байком, его руки перекрещены на груди
Он говорил ей, что всегда носит жилет, когда на байке, но также она достаточно знала, чтобы понимать, почему он не надел его сегодня. Потому что он не покажет свои отличительные знаки клуба на похоронах врага. Хьюго был врагом. «Убийцей». Зная, что у клуба длинный и тайный список правил и традиций, она предположила, что его здесь вообще не должно было быть. Однако она лишь предполагала, так или иначе, он и словом с ней об этом не обмолвился.
Даже скрывая глаза за солнцезащитными очками, он так сильно выдавал свою ревность, наблюдая, как она идет с Муром, что она практически увидела ненависть, вспыхивающую за стёклами. Боже, как она устала от этого. Но сейчас она сосредоточилась на своём облегчении от того, что он вообще здесь.
Он был ей нужен. Поэтому она поцеловала мягкую щёку своей бабушки, обняла Мура и пересекла территорию, направляясь к Коннору.
— Привет. Ты пришёл. — Она пошла прямо к нему и прильнула. Он убрал руки с груди, пока она приближалась, и теперь положил их на неё и поцеловал в голову. Когда он так обнимал её, она чувствовала, что есть шанс, что они переживут всё это и будут в порядке.
— Ага. Ради тебя.
— Спасибо. Как твой отец? — они не виделись несколько дней, и каждый день оставался острым вопрос о Хусиере.
— Также. Мама подхватила лихорадку и неприятный кашель. Они снова госпитализировали её. Пневмония.
— Бл*дь. Мне жаль.
Он лишь вздохнул.
Она посмотрела вверх на его красивое мрачное лицо. Тёмные стекла очков скрывали глаза и делали его ещё более непостижимым для неё.
— Коннор, мы должны исправить то, что не так. Я схожу с ума. Я никогда не чувствовала такого ни к кому, я никогда ни в ком так не нуждалась. Мы оба пережили большое дерьмо. Мы должны справляться со всем вместе, но нет. Я чувствую себя такой чертовски одинокой.
Он взглянул поверх её головы, и она знала (просто знала) — он смотрит на Мура.
— Похоже у тебя достаточно поддержки.
На это Пилар взбрыкнула. Она вскинула кулаки и сильно ударила его в грудь. Ей было больно, но она была только рада этой боли, и рада, что он хмыкнул и отступил.
— Ты должен прекратить эту ревность. Между мной и Муром ничего нет, и у меня больше не осталось способов донести это до тебя. Я хотела, чтобы ты держал меня за руку сегодня. Но тебя там не было. Вместо этого мой друг поддерживал меня. Так что пошёл ты на хрен.
Она снова ударила его… а потом выдохлась и покончила. Со всем.
— Ты говоришь, что любишь меня, но между виной и ревностью, я не знаю, как ты находишь место для хороших чувств ко мне. Всё, что я делаю, — только злю тебя.
Она резко отвернулась от него и направилась обратно к скорбящим, полагая, что сможет поехать с кем-то ещё из своего
Она сделала три шага, а затем его рука обхватила её, разворачивая Пилар лицом к нему.
Сначала он просто пристально смотрел на неё, его взгляд был напряженным и угрожающим. А затем голосом с контролируемыми эмоциями он произнёс:
— Я хочу поехать к тебе.
— Поговорить? Мы сможем это обсудить?
— Я хочу поехать к тебе.
Это был не ответ, но достаточно близко. И снова выбрав его даже в этот день и отодвинув бабушку — единственную, кто остался от её семьи, она кивнула.
— Хорошо.
Глава 21
Он был чертовски зол. Он был беспомощен и зол, и никак не мог контролировать это. С каждым днём всё только ухудшалось. Когда они вывезли в кресле-коляске его мать из больничной палаты отца, направились к отделению скорой помощи, а затем в её собственную палату, он думал, что его голова взорвется.
Всё произошедшее — его вина, всё. Но всего этого было слишком много для него, чтобы сдерживаться, поэтому всё разлеталось из него волнами. Он злился на всех.
Его отца не стало. Маленький слабый мешок, лежавший на кровати, — не его отец. Хусиер Эллиот был таким мужчиной, который заполнял собой всю комнату. Он не был особо крупным парнем, обычного среднего роста в достойной форме, конечно, не исполин при любом раскладе. И всё же люди всегда обращали на него внимание, отступая назад и освобождая ему место. Он был человеком, которого все уважали, как только знакомились с ним. Ощущая его силу, власть и мудрость.
Конечно, он также мог быть мудаком. Но какой человек не мог? И Коннор гордился тем, каким он был. Когда отец ошибался, то всегда восстанавливал справедливость.
Коннор был мятежным ребенком. Он боролся против любого рода власти и провел столько же времени своей школьной жизни в комнате наказания или в кабинете директора, столько и в классе. Но он никогда не восставал против отца. С тех пор как он стал достаточно взрослым, чтобы подумать, чего он хочет в своей жизни, — он хотел следовать за отцом. Никогда, ни разу, ни о чём другом он не помышлял. Он никогда не мечтал о том, чтобы стать ковбоем или астронавтом. Или пожарным. Он хотел жилет и байк.
Так что он был зол, он был в ярости на тот бледный мешок из костей, безжизненно лежащий на больничной койке, который был не в состоянии даже дышать самостоятельно. Это был не его отец.
И если это так, то Коннор ответственен за то, что с ним произошло. Он влюбился и принёс в «Банду» чужие разборки.
И… Боже. Его мать. Если он восхищался отцом всю свою жизнь, то к матери он испытывал иное чувство — обожание. Она сводила его с ума, во всё вмешиваясь, всегда имела собственное мнение и каким-то образом знала абсолютно каждую проклятую фигню о его жизни и безжалостно бросала ему всё в лицо. Это странный опыт: когда собственная мать всегда в курсе твоей сексуальной жизни, но каким-то образом она всегда обо всём знала и всегда была там с тем чёртовым взглядом, который говорил, что она может прочитать каждую мысль в его голове. Что понимает его. Он мог рассказать ей всё, потому что она знала всё.