Пламя на воде

Хожевец Ольга Аркадьевна

– Или причина другая?
– Продолжила она.
– Что-то, о чем я не знаю? Или что-то, что ты себе выдумал, и даже признаться боишься? Ты же обманываешь меня и себя, у тебя же глаза кричат, давно ли ты видел себя в зеркало?

Барс опустил голову.

Что он мог ей сказать?

Если бы он не был собой, а был кем-то далеким, спокойным и мудрым, он, может быть, нашел бы слова.

Он мог бы сказать ей: ``Подумай, что я могу тебе дать. Бродяга, не знающий другой жизни, не умеющий создавать и беречь. Даже то, что ты выжила, спаслась после нашей

встречи, не моя заслуга. Что еще я могу тебе принести?'`

Он мог бы сказать: ``Знаешь ли ты, как скоро начнешь мучиться неясными сожалениями о несбывшемся? Ты, которой суждено, может быть, своротить горы и перевернуть мир? Нет, ты не пожалеешь, твое благородное сердечко не позволит тебе пожалеть о сделанном. Но много ли пройдет времени прежде, чем бесформенная, беспричинная тоска начнет грызть твою живость и жизнерадостность?'`

Или: ``Так редко рождаются люди, способные сделать целый мир лучше. Ты - такая, это твоя судьба, ты на своем месте и в своем времени; и кто я, чтобы осмелиться разрушить это?'`

И не он, а кто-то другой, наблюдающий со стороны, холодный и циничный, мог бы сказать ей:

``Сейчас тебе пятнадцать, и тебе кажется, что в жизни есть только черное и белое. Неумолимое время научит тебя различать полутона. Когда-нибудь ты с удивлением поймешь, что однозначно белого и однозначно черного вообще не существует. Но то, что происходит с тобой сейчас, навсегда останется ярким пятном, ослепительно-белым, окаймленным и оттеняемым чернотой. Оно не померкнет со временем, и ты научишься беречь его в себе, хранить, как драгоценность. Драгоценность, в которой ты уже никогда не различишь изъяна''.

Или: ``Ты юна; вся жизнь лежит перед тобой светлой прямой дорогой. Все открытия, которые может совершить юная девушка, ты еще совершишь. Все влюбленности и разочарования, и радости, и настоящая любовь, которую ты обязательно встретишь - все это не минует тебя. Все впереди, милая; все будет ярче и лучше; будет так, как ты того заслуживаешь...'`

И еще: ``Ты найдешь свое счастье, девочка. Сейчас тебе кажется, будто жизнь кончается, но так будет недолго. Твое счастье будет большим и светлым, и бесконечным, и надежным, и не заставит воевать за него со всем миром; оно будет безоблачным и достойным тебя. Оно не притушит твоего огня - наоборот, позволит расцвести буйным цветом, во всей красе и мощи того, что обещано тебе жизнью. И, цветя, ты будешь лишь очень изредка открывать шкатулку со старой драгоценностью - только чтобы вспомнить, как юна и неопытна, как наивна ты когда-то была''.

Разумеется, Барс не формулировал всего этого - думать так, расчленяя свои чувства на части, он не умел. Да и не чувствовал он именно так - лишь жуткий сумбур творился в горящей голове, и среди этой мешанины он определенно ощущал только неумолимый внутренний запрет, не позволяющий отдаться на волю стремящегося унести его бешеного потока. Это было больно, это раздирало его на куски, и это необходимо было вытерпеть - вот и все.

– Все бесполезно, да?
– Вдруг тихо спросила Алина, не отводя от него глаз.
–

Ты все решил, и это окончательно.

Барс сумел кивнуть, не поднимая головы.

– Может быть...
– Сказала она медленно.

Рыцарь заставил себя выпрямиться, взглянуть ей в глаза - со всей твердостью, на которую еще был способен.

– Ты мог бы хотя бы иногда возвращаться ко мне... И уезжать, когда захочешь.

– Не могу.
– Совершенно честно ответил Барс. ``Не могу, не смогу выносить эту пытку многократно!
– Кричал он молча, беспомощно, отчаянно.
– Я и сейчас уже не уверен, что смогу уйти...'`

Но зажал, задавил эту мысль в зародыше, вслух сказал:

– Не жди меня. Я не вернусь.

Рыцарь видел, что резко, грубовато брошенные слова рассердили ее, и это было благо. Исчезли слезы, копившиеся и готовые пролиться, порозовели бледные щеки. Принцесса встала, поднялась над ним во весь свой небольшой рост, неожиданно величественная, ледяная.

– Ты просто дикарь.
– Произнесла она холодно.
– Дикарь, шарахающийся от протянутых рук. Боящийся собственных чувств. Ты трусишь, Барс - вот что такое эта твоя необходимость!

Рыцарь опять кивнул - он и с этим готов был согласиться.

Закрылась спасительная заслонка - Барс смотрел на себя со стороны, будто все это происходит не с ним, будто он лишь наблюдатель, не имеющий возможности вмешаться в ход событий.

– Уходи.
– Сказала Алина; ее нижняя губа снова предательски дрогнула, но она справилась с этим.
– Тебя проводить?

– Я найду дорогу.

Никто не помешал ему покинуть дворец, и он даже не забыл спалить выданный ему пропуск, едва оказался за воротами. А вот про Тучку не вспомнил, оставил ее на коновязи за сторожевой будкой - и двинулся через весь город пешком, механически переставляя одеревеневшие ноги: левую, правую, левую...

Временами ему начинало казаться, что он двигается не по своей воле, что он - кукла, которую ведет на веревочках неумелый кукловод. Но он шел, измеряя нетвердыми шагами мостовую, и добрался до окраины, и отыскал конюшню, на которой оставил Шторма, за белой оградой на погруженной во тьму улочке.

Когда от стены конюшни отделилась, метнулась навстречу рыцарю смазанная тень, Барс едва успел сдержать рефлексы.

И тут же поблагодарил судьбу, что сдержался - это был всего лишь сын хозяина, долговязый Кирюн.

– Я вас ждал.
– Сообщил он радостно.
– Все сделано, как вы велели. Конь ваш и кормлен, и поен, и выстояться успел, так что можете ехать. А я таки еще раз спросить хотел: вы правда жеребеночка нам оставляете? Честно, без подвоха?

– Я же сказал уже.
– Устало вздохнул Барс.
– Чего тебе еще?

– Поблагодарить хоть.
– Смущенно потупился Кирюн.
– Отец прибедняется, но я-то знаю, что все в порядке будет. Чувствую.

– Любишь лошадей?

– Ага.

И, затаив дыхание, парень задал вопрос, ради которого, наверное, и торчал тут полночи: