Пламя над тундрой
Шрифт:
— Вы останьтесь, — твердо, не терпящим возражений тоном сказал Роман и поторопил Новикова: — Ну, иди. Мандрикова приведешь сюда. Только приходи без хвостов. — Товарищ Роман улыбнулся, давая понять, что он уверен в Новикове и последние слова шутка. Подтолкнув Новикова в спину, он вышел за ним. — За Антона не беспокойся. Сегодня он будет на свободе.
— Дай-то бог, — вздохнул Новиков, которому хотелось принять участие в спасении Мохова, и это знает Роман, но не пускает его. Значит, так надо. Вздохнув, Новиков нахлобучил мокрую кепку с разбухшим картонным козырьком и вышел в дождливый мрак.
— Беспокойная сегодня ночка, Август Мартынович, — сказал товарищ Роман, вернувшись в комнату. Он снова закурил папиросу. Член
Берзин кивнул с улыбкой:
— Куда же обком партии пошлет меня с такой фамилией?
Роман ткнул папиросу в пепельницу, переполненную окурками, уперся ладонями в стол и медленно, точно преодолевая огромную тяжесть, поднялся:
— Об этом разговор будет завтра. Оставайся здесь. Никому не открывай двери. У нас есть ключи. — Ну, мне пора. Не жди, ложись отдыхать. — Роман ушел.
Берзин остался один. Он обошел квартиру, состоявшую из двух бедно обставленных комнат, и, погасив лампу, прилег на узенький диван. Темнота навалилась многотонной тяжестью. Ему хотелось сбросить ее, вскочить, ринуться вслед за Романом. Товарищи ушли на опасную операцию, а он лежит. Но Август только пошевелился, шумно перевел дыхание и сказал себе: «Спокойно, Август. Ты не истеричка и не герой из синематографа. Выполняй приказ партии». Он мог гордиться собой. Берзин беспрекословно подчинялся партийной дисциплине. Когда, после чехословацкого мятежа, ему приказали скрыться из Хабаровска, он немедленно и точно выполнил это, хотя и жаль было уходить от боевых дел. Так же аккуратно он выполнил другое указание — перебраться во Владивосток и терпеливо ждать, когда партия даст ему новый боевой приказ. Его он получит скоро. Вот уже у него новая фамилия. Значит, скоро снова за работу. У Берзина бродили, кипели силы, рвались наружу. Ему было трудно оставаться в бездействии, но он мог себя сдерживать, какой бы ни была сложной обстановка, Товарищи ни разу не видели его возмущенным, плохо владевшим собой, раздраженным или нетерпеливым. Они удивлялись его выдержке, не подозревая, что у него до предела были напряжены нервы. Он сдерживал голос, в самые трудные минуты не позволял прорваться чувствам, отразиться на лице, лишь чуть замедленной в такие минуты у него становилась речь да светлели глаза.
«Железный Август» — назвал кто-то из железнодорожников Берзина, когда он был комиссаром станции Хабаровск в восемнадцатом году. Произошло это при очень драматических обстоятельствах.
Однажды из Хабаровска на Забайкальский фронт против банд атамана Семенова готовился к отправке эшелон с частями Красной гвардии. В самый последний момент из строя был выведен паровоз. Красногвардейцы задержали диверсанта. Одетый в замасленную куртку смазчика, трясущийся от страха, он стоял перед Берзиным, пряча от него свои глаза. Толпа красногвардейцев бурлила, кричала, рвалась самочинно расправиться с врагом. Берзин, сдерживая себя, чтобы тут же не пристрелить диверсанта, сказал:
— Тихо… Товарищи!
И люди вдруг смолкли. Будто волна прошла по перрону, и только, как всплески недавней бури, кое-где слышались ругательства. Август так же спокойно приказал:
— Расстрелять, но не бить.
Толпа расступилась, образуя коридор, по которому протащили преступника. Сам он идти не мог, кричал, сучил ногами. Когда за насыпью прозвучал залп, Берзин приказал начальнику депо:
— Отремонтировать за пять часов.
Снова ровный тон, но чуть медленнее, чем обычно. Берзин нагнулся над искореженным цилиндром, потрогал острые рваные края металла и повторил:
— Пять
— Будет сделано. — Начальник депо не мог бы объяснить, почему он не ответил иначе. Ведь он хорошо знал, что на смену цилиндра по норме требуется в три раза больше времени. Берзин повернулся и ушел. Кто-то вслед ему сказал: — Железный Август.
С тех пор за Берзиным и укрепилась кличка Железный Август или Железный комиссар. А он удивлялся. Что же в нем железного? Каждый коммунист на его месте поступил бы так же.
Начальник контрразведки полковник Фондерат бросил трубку на никелированный рычаг телефона, лицо его покрылось пятнами: приглашал генерал Хорват — этот оскандалившийся наместник верховного правителя России на Дальнем Востоке.
Ведь всем известно, что адмирал Колчак недоволен действиями Хорвата, признал его слабовольным и назначил на новую должность — управляющим русскими учреждениями в полосе отчуждения китайско-восточной железной дорога. Эта должность ничего не значила и могла лишь рассматриваться, как завуалированная отставка от больших дел. Наместником будет генерал Розанов, человек решительной и твердой руки. Он уже находится в пути и прибудет через неделю-две. Дошли слухи, что Розанов не церемонится с красными и чуть ли не на каждом столбе вешает подозрительных. Да, только так можно навести порядок. Очевидно, ему, Фондерату, будет легче работать с Розановым, чем с этим Хорватом, который все осторожничал, был против острых мер. Полковник вспомнил, что генерал ждет его, и нехотя поднялся из-за стола, передернул плечами. Яркий свет заливал кабинет с дубовыми панелями и тяжелой кожаной мебелью. Окна были плотно затянуты гардинами. Фондерат не любил дневного света. Он не любил и этого города на берегу океана, куда вышвырнут из Петрограда, и неизвестно, когда вернется назад, в столицу, Полковник вызвал адъютанта:
— Автомобиль.
— У подъезда, господин полковник!
Пока автомобиль, разбрызгивая лужи, несся к резиденции наместника, Фондерат под дробь дождя о брезентовый верх автомобиля думал о предстоящей встрече. Другой бы на месте Хорвата тихо сидел и дожидался своего преемника, а этот пытается сохранить хорошую мину при плохой игре и продолжает во все вмешиваться. Фондерат чувствовал, что разговор предстоит неприятный, а ему бы так хотелось сохранить хорошее настроение для беседы с американским консулом Колдуэллом, о которой они условились на вечер.
Фондерат предполагал, что консул будет о чем-то его просить, а это вдвойне приятно и обещающе. Полковник уже давно старается как можно крепче подружить с американцами. Они щедрее и покладистее, чем японцы. К этим азиатам у него нет ни малейшего доверия и симпатии.
Генерал Хорват встретил полковника с наигранной веселостью, за которой пытался скрыть обиду, раздражение, неудовольствие.
— Ну как, под дождик не попали?! Говорят, что, когда человеку в пятьдесят дождь окропит голову, ему предстоит прожить еще пятьдесят лет, — посмеиваясь, сказал Хорват, имея в виду их одинаковый возраст и ранние лысины.
— Я не мечтаю о столетии, — суховато ответил Фондерат с заметным раздражением.
Хорват сразу же перешел к делу:
— Я вами недоволен, полковник!
Фондерата подмывало сказать в ответ: «Вами еще больше недоволен адмирал Колчак», но он благоразумно промолчал. У генерала еще была власть, и он мог доставить много неприятностей.
Хорват продолжал говорить своим резким, сухим голосом:
— Да, да, недоволен, полковник. Посудите сами. До сих пор не найдены виновные в затоплении миноносца «Верного», не обнаружены похитители гранат и патронов и похищенные боеприпасы. А скандал с листовками! Союзники полны негодования. За листовками на параде дружбы последовали листовки в казармах японских частей, и, представьте себе, листовки напечатаны в той же подпольной большевистской типографии!