Пламя над тундрой
Шрифт:
Во дворе тявкнула Плошка и радостно заскулила. Михаил Сергеевич бросился к окну. От калитки к дому кто-то шагал. По силуэту Мандриков узнал Новикова и обрадовался. «Наконец-то», — Михаил Сергеевич бросился в коридор, растворил дверь:
— Николай Федорович…
— Тише, — остановил его Новиков. Уходить надо. Колчаковцы и чехи в падь пришли. Все дороги патрулями заставили. Кажется, выследили. Одевайся.
Из спальни вышла жена Третьякова. С ней заговорил Новиков. Михаил Сергеевич быстро оделся, пристегнул воротник, подтянул галстук, взял из-под подушки и сунул в карман браунинг.
— Как будем уходить?
— Я добирался оврагом. Весь, как черт, в грязи, дождь-то идет. Ручей взбух, но придется идти по нему. Э-э, да ты в штиблетах!
— Может, сапоги мужнины оденете? — спросила Евдокия Николаевна.
— Нет, негоже, — отклонил предложение Новиков. — Сергеичу надо форму выдержать. В городе буду его ховать.
— Ну, с богом! — напутствовала хозяйка. — А я тут приберу. Придут если, следа не найдут… Сохрани вас бог…
Новиков и Мандриков вышли из дома в мокрую темноту. В пади стоял мрак, и только в некоторых домиках тусклыми желтыми пятнами светились окна. Лаяли собаки.
— Собаки волнуются, — сказал рабочий, — беляки уже зашуровали.
Они вышли со двора и, скользя по мокрой траве, стали подниматься по склону сопки.
Было слышно, как тяжело дышал Новиков. Мандриков огляделся. Если бы не огоньки, сверлившие мрак, молено было подумать, что они единственные в огромной черной пустыне. Наконец подъем кончился. Новиков прошептал:
— Собаки, слышь, не унимаются. Плохо это. Ну, идем, Держись правее, а то в каменоломню бухнешься.
Мандриков чувствовал, что мрак полон опасности. Он как будто даже ощущал на себе вражеские взгляды. Из-под ног Новикова вывернулся камень, загрохотал и с шумом упал в невидимую воду. В ту же секунду из темноты раздался угрожающий, с нотками страха, окрик:
— Стой! Кто идет? Стрелять буду!
Клацнул затвор. Новиков и Мандриков присели. В руках у них были браунинги. Новиков, горячо дыша, зашептал на ухо Мандрикову:
— Засада! Уходи вправо. Не стреляй. Уходи в город и жди меня у «Иллюзиона». Ну, прощай.
— Я с тобой…
Новиков почти злобно сказал:
— Приказ комитета. Уходи! Ну! О деле забыл?.. Быстро вправо!.. Я вывернусь.
Мандриков, пригибаясь, побежал по мокрой траве, росшей среди мелких камней. Где-то сбоку снова раздался окрик:
— Стой!
Мандриков рванулся в сторону. Вновь начался подъем, а за ним светилось тусклое зарево. Еще несколько шагов — и перед ним внизу был залитый огнями город. Там, в городе, сейчас для него спасение. Михаил Сергеевич оглянулся на Голубинку, по-прежнему глухую, темную. «Как там Новиков? Ушел ли?» Как бы ответом на этот немой вопрос Мандрикова прозвучал винтовочный выстрел. На него откликнулись два револьверных. «Новиков!» — Мандриков рванулся назад, но тут же остановился. В его ушах как будто прозвучал сердитый голос старого рабочего: «Уходи! О деле забыл?»
За спиной Мандрикова над падью снова послышался собачий лай, подхлестнутый выстрелами. Опять винтовочный выстрел, второй и чуть позднее — третий — револьверный и крик человека, раненого, а может быть, умирающего:
— А-а-а…
Мандриков
Народный дом был залит огнями. Там шел бал колчаковцев. В мокрое черное небо взлетали цветными фонтанами фейерверки. Мандриков усмехнулся: «Пир во время чумы. Ну, пусть торжествуют. Скоро…» Мысль Михаила Сергеевича оборвалась. Он остановился. Нет, он не пойдет мимо Народного дома. Там, конечно, патрули на каждом шагу, наверное, всех прохожих обыскивают, подозрительных забирают. Да, многим сегодня не придется ночевать дома. Идти здесь нельзя. Документ, которым его наспех снабдил Новиков, не выдержит никакой проверки. Сразу видно, что фальшивка. Добротный документ обещали дня через три-четыре. При мысли о Новикове Михаила Сергеевича вновь охватила тревога за старого рабочего. Он взглянул на слабо различимые в темноте сопки. Где он сейчас? Ушел ли? Ушел, пытался успокоить себя Мандриков, но беспокойство не покидало его.
Мандриков пробрался каким-то переулком на Светланскую улицу. Несмотря на поздний час и непогоду, на ней было многолюдно. Звеня и громыхая, проходили трамваи, проезжали извозчики. Подковы звонко клевали гранитную брусчатку мостовой.
Мандриков вскочил на подножку трамвая, вошел на заднюю площадку и бросил быстрый взгляд через плечо. Нет, никто следом не бежит. Михаил Сергеевич облегченно перевел дыхание и, стряхнув накидку от капель дождя, прошел в вагон. Несколько пассажиров подремывали на жестких деревянных диванах. Два молодых колчаковских офицера о чем-то говорили вполголоса и часто закатывались смехом. На Мандрикова никто не обратил внимания. Он купил билет и сел за офицерами, прислушался. Один из них громко шептал:
— Представь себе, Серж, выходит баронесса, а на ней лишь… — офицер понизил голос, что-то добавил. Его товарищ захихикал.
— Не может быть.
— Благородное слово! — Ну, а потом всю эту ванну шампанского выпили. Черпали ее же туфельками! Знаешь, на манер древнерусских ковшей. Полковник первый начал…
Мандриков доехал до центра города. Тротуары были запружены народом. Михаил Сергеевич выпрыгнул из трамвая и смешался с толпой. Мимо него и рядом с ним шли люди, разговаривали, пересмеиваясь, споря. Было много иностранных офицеров.
Мандриков свернул на Алеутскую улицу и неторопливо повернул к «Иллюзиону». Не успел он сделать и двух шагов, как кто-то рядом сказал:
— Прошу прощения.
Мандриков обернулся и обомлел. Перед ним стоял колчаковский офицер. Михаил Сергеевич до боли в ладони сжал в кармане браунинг, готовый в любой момент выстрелить. Но внешне Мандриков был спокоен. Он неторопливо ответил:
— Чем могу служить?
— Спички, знаете, вышли!
«Дам прикурить, — лихорадочно думал Мандриков, — а сзади нападут, свяжут». Он невольно оглянулся. Колчаковец это истолковал по-своему: