Пламя над тундрой
Шрифт:
У самых ног, среди камней, обросших тонкой и шелковистой морской травой, ракушками, всхлипывала вода с зеленоватым отливом. Сквозь нее можно было видеть, как между камней пробегают маленькие крабы, серебристыми блестками мелькают рыбки. Жадно раскрыв створки, лежал черно-фиолетовый моллюск, и было видно, как от подводного течения колышется его нежная бледно-розовая мантия.
Белыми хлопьями взмывали чайки, снова садились на голубую воду, и в этот момент они очень походили на нежные цветы. Мандриков чувствовал себя необычно легко. Его оставила постоянная тревога, ощущение опасности. Мандриков следил за чайками, подняв к небу лицо. Он был сейчас такой же вольный и свободный. «Скоро, скоро придет время, — думал
Мандриков прикрыл глаза и прислушался, как в нем поднимались ненависть и новые силы. Он обернулся к городу, изнывающему под знойным солнцем. Как красив Владивосток! И вот улицы этого русского города сейчас топчут башмаки интервентов, колчаковцев, которые забыли о том, что они русские. Мандриков надел темные очки, и все потемнело, стало однотонным, мрачным. Он невольно подумал: «Вот истинный цвет города и его жизни сейчас». Забыв о море, Михаил Сергеевич зашагал по брекватору к берегу. Погруженный в свои думы, он миновал базар и направился на Первую Речку по переулкам и многолюдным улицам. Со стороны он выглядел очень спешащим деловым человеком, каких было много в те годы во Владивостоке. Их звали коммерсантами, хотя дела их больше походили на обыкновенное жульничество.
К «Иллюзиону» Михаил Сергеевич подошел, когда начало темнеть. Мандриков остановился у витрины. Женщина на афише уже успела пожелтеть, как и пальмовая ветвь в ее руках.
— Сергеич, — услышал Мандриков. Он обернулся и увидел Новикова.
— Жив! — Мандриков обнял рабочего, прижал к себе. Тот добродушно ворчал:
— Тише, медведь. Раздавишь. Пошли!
— Что же вчера с тобой случилось? Ждал, ждал…
— Потом, — отмахнулся тот и повел Мандрикова к домику у мельницы. На условный стук им сразу же открыли дверь. Товарищ Роман был здесь. Он только что пришел и сейчас вместе с Берзиным пил чай.
— Как раз вовремя, — приветствовал он. — Ну, здравствуй, Михаил Сергеевич. Соскучился по тебе, — Роман поднялся навстречу.
Мандриков улыбнулся, счастливый, что снова среди своих, что кончилось его затворничество. Он забыл гневные фразы, которые приготовил для комитета. Берзин невозмутимо продолжал прихлебывать чай, словно в комнате ничего не происходило.
Роман с улыбкой сказал:
— Знакомьтесь, товарищи, и получше.
Берзин встал, протянул руку Мандрикову. Они обменялись крепким рукопожатием, не зная еще, что им с этой минуты предстоит вместе жить и бороться.
Глава четвертая
— Ох, господи, прости раба твоего. — Агафопод, лежа на спине, краем глаза следил за матушкой, Это был вопль жаждущего о глотке, но не воды, а водки. — Ох, грехи наши тяжкие.
Матушка делала вид, что не слышит, и с грохотом передвигала чугуны и кастрюли.
«В гневе великом благоверная». Священник вздохнул. По стуку кастрюль он понял, что облегчения от благоверной ждать не приходится.
Он шумно вздохнул и прикрыл глаза. Голова была тяжела и гудела как басовитый колокол. Накануне у чуванца-охотника Ефима Шарыпова он святил новый дом. Шарыпиха, ходившая на седьмом месяце, угощала таким пойлом, что отбило всю память. «На ядовитых грибах настояла, дьяволица», — думал Агафопод. Вставать, однако, надо было. Жажда похмелиться была настолько сильной, что Агафопод, превозмогая боль во всем теле и тошноту, поднялся и сел на кровати. Она заскрипела под семипудовой тяжестью. Агафопод тряхнул взлохмаченной головой:
— Бр-р-р…
Матушка, под стать Агафоподу, такая же дородная и густоволосая, стояла у печи, держа на весу ухват. Ее круглое, заплывшее жиром сонное лицо ничего не выражало, но маленькие глазки злобно сверлили Агафопода.
— Очухался,
Агафопод болезненно покривился. Не было для него более худшего и невыносимого, чем эти причитания матушки. Они выматывали душу. В такие минуты Агафопод старался отвлечься и не слышать жужжащего голоса матушки. Сейчас он думал о своей жалкой доле. Когда учился в семинарии, Агафоподу Спицыну предрекали большую будущность. Его голос, внешность, обаяние являлись тому залогом, но склонность к бражничеству, к любовным утехам, к буянству привела его на Чукотку. Жизнь не удалась, а после сорока уже нечего пытаться ее изменить. Матушка с силой хватила ухватом об пол. Агафопод вздохнул и испуганно вздрогнул.
— Слышь, черт патлатый! Неси дров!
Агафопод торопливо направился к двери. Он в трезвом состоянии побаивался матушки. Недаром же ее нарекли Марией [14] . Агафопод с удивительной резвостью проскользнул мимо нее и выскочил во двор.
— Крест-то убери со срамного места!
Агафопод, не понимая, пошарил по груди, но креста не было. Он ощупал спину. Крест висел там. Агафопод выругался про себя, водворил крест на место и соскоблил с него присохшую рыбью чешую. Потом священник подошел к колоде, взялся за топорище и едва не упал от приступа головной боли. Спотыкаясь, на ощупь добрел до бочки с водой и сунул в нее голову. Сразу же стало легче. Почти захлебываясь, громко фыркая, вытянул голову из воды. Мокрые волосы закрыли плотным занавесом его лицо, Вода бежала по рясе, но Агафопод не обращал на это внимания, удовлетворенно прислушиваясь, как от холодной воды постепенно угасала боль в голове, но мысль о выпивке не покидала его.
14
Мария — госпожа (греч.).
— Батюшка! Батюшка! — Спицына звал кто-то с сильным чукотским акцентом.
Агафопод отбросил волосы с лица и увидел подходившего к нему низкорослого Гэматагина. Обнищавший, вечно в долгах, Гэматагин имел лишь одну нарту и кормился около американской фактории Свенсона, выполнял разные работы. Зимой охотился с ружьем, которое дал ему в долг свенсонский агент Мартинсон. Вся пушнина, добытая Гэматагиным, шла на оплату ружья. Гэматагин верил, что когда-нибудь станет владельцем ружья, не подозревая, что для этого ему потребовалось бы три, а то и все четыре жизни.
Гэматагин остановился на почтительном расстоянии от священника. Чукча с удивлением смотрел на Спицына. Не исполняет ли он какой-нибудь колдовской обряд, не вызывает ли духов этот русский шаман? Гэматагин был готов бежать при первой опасности. Просто так человек не сунет в воду голову.
Агафопод посмотрел исподлобья:
— Чего тебе?
— Американ зовет. К нему Аренкау приехал. Говорить надо.
Агафопод осенил себя знамением. Услышал господь его мольбы. Раз Мартинсон приглашает, значит, угостит спиртом, а то и виски или ромом. Агафопод пригладил ладонями мокрые волосы, расправил бороду и кивнул Гэматагину:
— Ну, пошли, ангел спасения души страждущей.
Гэматагин не понял, что сказал священник, но видел его довольное лицо. Пока они шли к фактории американца, Агафопод узнал, что Аренкау из тундры приехал вчера вечером и за Марково поставил летнюю ярангу. Сегодня утром Гэматагин первый встретил его. Аренкау прежде всего спросил о Тейтелькуте и Гемауге, таких же богачах, как он сам, владельцах больших оленьих стад. Не приезжали ли они в Марково? Агафопод вначале внимательно слушал чукчу. Но потом новый приступ головной боли заставил прибавить шаг. Гэматагин едва поспевал за ним.