Пламя над тундрой
Шрифт:
— А охота? Вы же собирались в тундру!
— Жена боится, что я заблужусь, да и Бесекерский дороговато за ружье заломил. Вот и приходится на подвозке угля подрабатывать. Слава богу, этой работы на всю зиму хватит.
— И часто вы на копях бываете? — Мандриков напряженно думал: а не посылать ли листовки на копи через Рыбина?
— Каждый день, если пурги нет.
— Устаете? — Михаил Сергеевич еще не знал, как же ему лучше поступить.
— Что делать! — вздохнул Рыбин. — Судьба наша такая. Не привыкать день-деньской спину
— Должно здесь скоро все измениться, — бросил пробный камень Мандриков.
— Советы, думаете, придут? — на шепот перешел Рыбин и оглянулся. — Колчак разве не идет на Москву?
— Не верьте слухам, что распускают Громов и его люди. — Мандриков нахмурился. — Лгут они. Колчак отступает. Приходите ко мне вечерком на чашку чая, — сказал Мандриков на прощание. — Посидим, потолкуем…
Рыбин, соблюдая осторожность, пришел, когда уже было темно. Обида на Бесекерского не проходила. Кроме Мандрикова, у него, не было здесь знакомых, а так тянуло поговорить с кем-то, Обменяться мыслями.
Мандриков долго и убедительно рассказывал ему о советской власти, о Ленине, о неминуемой гибели белых. От Мандрикова Рыбин ушел с твердым убеждением, что Советы придут в Ново-Мариинск довольно скоро. Тогда он сможет лучше жить, а может быть, даже даром получит ружье и боеприпасы, начнет охотиться, разбогатеет, будет торговать. Эта мечта настолько сильно овладела им, что когда Мандриков попросил захватить на копи небольшой пакетик и передать его Булату, Рыбин охотно согласился.
Вернувшись домой, Рыбин не выдержал и вскрыл пакет. В нем была листовка. Придвинув поближе лампу, Рыбин, часто поглядывая на своих жену и детей, стал читать:
«Товарищи, шахтеры, люди труда! Вас обманывают уездные правители, что Колчак наступает на Москву! Не верьте! Это ложь! В Москве находится вождь мирового пролетариата и мировой революций Владимир Ильич Ленин! Красная Армия громит белых и интервентов. Уже освобождены от деникинцев 15 ноября Касторная, 16 ноября Курск. Красные бойцы и красные конники Буденного преследуют врага. Отступает и Колчак. Он цепляется за Дальний Восток, как утопающий за соломинку, но это не спасет его. И здесь будут Советы. Вас, товарищи шахтеры, заставляют для Колчака и американцев рубать уголь, заставляют голодать! Почему? Кто имеет на это право? Громов представляет незаконную власть. Законная власть — Советы! Готовьтесь ее поддержать и укрепить здесь! Готовьтесь к борьбе за лучшую, светлую долю, за…»
Рыбин испуганно сунул листовку в карман: на кровати зашевелилась жена. Убедившись, что жена спит, Рыбин до конца прочитал листовку и повторил ее последние слова: «Скоро красный флаг свободы будет реять над Ново-Мариинском!»
На следующий день листовка была уже у Булата, Вечером ее жадно читали шахтеры. Малинкин хотел взять ее, но один из шахтеров сунул ему под нос кукиш:
— Видел? А если побежишь к Щетинину, то вот этого отведаешь. — Кукиш превратился в огромный кулак…
Весь
Все было постыло Елене Дмитриевне в доме Биричей. Она не находила себе места, стала раздражительна. Ее зеленые глаза были полны презрения и ненависти. Трифона она не замечала. Бирич терпеливо сносил поведение молодой женщины, Он был убежден, что она стала любовницей Свенсона, и сдерживал сына, когда тот стал оскорблять Елену:
— Раз не смог в руках бабу удержать, то руганью не исправишь!
— Я… я… ненавижу ее, — закричал, брызгая слюной, Трифон. — Я готов убить ее! В шею ее отсюда!
— Веди себя поприличнее. Я вижу, сидеть-тебе в Ново-Мариинске вредно. На днях поедешь в Усть-Белую, — тоном, не допускающим возражения, сказал Бирич.
— Зачем? — не понял отца Трифон, но поездка его заинтересовала. Она обещала разнообразие.
— В свое время узнаешь, — уклонился от ответа Бирич. — Готовься к дороге. Понадобится три-четыре упряжки, подбери получше.
— Хорошо, — покорно согласился сын.
Елена старалась как можно реже встречаться с Биричами. Она много гуляла, часто бывала у Нины Георгиевны. Она видела, что подруга убита горем, но не расспрашивала ее, а сказала:
— Не повезло нам, Нина, с мужьями.
Нина Георгиевна сделала жест, словно хотела возразить подруге, но та остановила ее.
— Не надо защищать их. Твой Струков не лучше моего Трифона. Они, офицеры, словно на одну колодку сделаны. Ни души, ни сердца. Живут какими-то мелочными интересами. Нет ни размаха, ни… Да что там говорить. Любить по-настоящему не могут. Все деньги, деньги, барыши…
Нина Георгиевна молчала. Права Елена, но разве от этого легче, разве, жизнь исправишь? Будущее пугало Нину Георгиевну. Оно казалось ей мрачным и страшным.
После того вечера Нина Георгиевна избегала мужа. Струков редко бывал дома, стал хмурым, неразговорчивым. Он не мог простить Громову, что тот не разделил с ним богатый куш, и намекнул управляющему об этом. Отношения между ними стали натянутыми. Громов подыскивал предлог, чтобы надолго удалить начальника милиции из Ново-Мариинска.
Как-то Громов вызвал Струкова к себе в кабинет. Здесь был и Стайн. По их лицам Струков понял, что произошло что-то необычное. Громов стоял у стола. Не приглашая Струкова сесть, он торжественно заговорил:
— Получен приказ генерала Розанова и полковника Фондерата создать во всех пунктах уезда отряды охраны общественного порядка. Отряды будут вооружены господином Стайном. Оружие для отрядов закупят местные коммерсанты.
— Захотят ли они? — Струков был несколько удивлен.
— Я уже говорил с мистером Биричем, — вмешался Стайн. — Он выразил согласие вооружить отряды в Марково, Ерополе.
«Как быстро освоился американец и держится как начальник», — подумал Струков с раздражением.