Пламя над тундрой
Шрифт:
— Тебе, читай! — сказала она и протянула ему записку.
Михаил Сергеевич с недоумением взял маленький квадратик бумаги, поднес к лампе и быстро прочитал: «Мне нужно с вами поговорить немедленно. Вам грозит опасность. Выйдите. Я жду. Записку уничтожьте». Подписи не было, но Михаил Сергеевич догадался, кто автор записки. Он был взволнован и быстро спросил Груню.
— Где она?.. — и тут же подумал: «А не ловушка ли это?»
— Иди, ждет она. — Груня потопталась у двери. — Чего стоишь? — И, словно догадываясь, о чем думает Мандриков, добавила — Одна она, с Блэком.
Мандриков посмотрел на Берзина. Тот
— Привела! Вот он. Я побегу. — Груня еще не успела отойти, как Елена Дмитриевна бросилась к Мандрикову.
— Пришел. — Она прижалась к нему и снова прошептала: — Пришел.
Михаил Сергеевич крепко обнял ее…
Елена взволнованно рассказала Мандрикову все, что узнала за столом. И чем больше он слушал ее, тем сильнее росло его подозрение. Провокация? Когда же она стала умолять его спасти себя, куда-то бежать, он перебил ее:
— Я вас не понимаю. Вы, очевидно, меня принимаете за кого-то другого. При чем тут я, какие-то листовки, большевики, агитаторы на копях?
— Ах, Сережа, — с отчаянием произнесла Елена Дмитриевна, чувствуя, что Мандриков отдаляется от нее, не доверяет ей. — Неужели ты не веришь мне? Я же люблю тебя! Вот видишь, я сама первая об этом тебе говорю! Я ненавижу Трифона, ненавижу всех их! — Елена говорила быстро и страстно. — Я не обманываю тебя!
Михаил Сергеевич уже не сомневался в ее искренности, но почему она убеждена, что он большевик, что листовки, выступление среди шахтеров дело его рук. Почему? Откуда она знает? Чем он себя выдал? Неужели он, Август и Новиков раскрыты? Кому удалось напасть на их след?
— Никто не знает, что ты большевик, — говорила Елена, крепко сжимая руку Мандрикова, точно боялась, что он не дослушает ее и уйдет. — Никто не знает. Так Трифон говорил. Они собираются только искать. Им приказал Громов и американец Стайн. А я сама о тебе догадалась. Сердце подсказало. — Елена приблизила свое лицо, обняла Мандрикова и поцеловала.
— Ты не беспокойся, не тревожься. Я все, все, что услышу, узнаю от них, — буду тебе передавать. Хочешь? — В ее голосе было столько волнения за него, любви и желания помочь, что Мандриков хотел снова обнять ее, но тут же подумал, что это равносильно признанию справедливости догадок Елены. Он с трудом отстранил от себя женщину и через силу сказал:
— Ты ошиблась… Лена… ошиблась. Я не большевик, а того старика я не знаю. Так, шапочное знакомство.
— Ну, ладно, ладно, — торопливо согласилась Елена Дмитриевна, видя, что ее упорство может только повредить им. — Я ошиблась, ну и хорошо. Ну, прости, поцелуй. Я должна бежать домой…
Мандриков был в смятении. И когда вернулся, он все рассказал Августу.
— Надо было этого ожидать от колчаковцев, — рассудительно говорил Берзин, ничем не выдавая своего волнения. — Это вполне закономерно: листовки появились, на копях бывают агитаторы.
— Что же мы должны делать? — вырвалось у Мандрикова.
— Разумнее всего лечь спать, — Берзин взбил подушку. — Утром будем решать.
Новости, принесенные
— Эта северная Магдалина развлекается от скуки или любит тебя?
Мандриков молчал. Берзин снова спросил:
— А ты?
— Да, люблю. — Мандрикову трудно было произнести это короткое слово. Он понимал, что Август не одобряет его отношений с Еленой и даже презирает, но что он может сделать с собой? Он Любит Елену. Но она же жена белогвардейского офицера! Михаил Сергеевич как будто увидел Елену перед собой, ее зеленые глаза, вспомнил ее горячие губы. Он еще чувствовал их прикосновение. Мандриков мучился. Он любит жену врага! Но как ни старался Мандриков плохо думать о Елене, убедить себя в том, что эта любовь ненужная и опасная, он был не в силах отказаться от Елены. Он любил ее, полюбил впервые по-настоящему, глубоко и сильно.
— Плохо это, — после долгого молчания резко, точно рубанул шашкой, сказал Берзин. — Понимаешь ты, что плохо?
Мандриков молчал…
Утром в склад к Мандрикову вошла жена Титова и сказала, что ее муж и Фесенко уйти с радиостанции не могут. Учватов запретил. За ними, кажется, установлена слежка.
После полудня появился испуганный Рыбин. Он торопливо сказал:
— Ночевал на копях. Приехали колчаковцы и запретили шахтерам ходить в Ново-Мариинск. Всех обыскали, но ничего не нашли. Меня тоже обыскивали, но я листовку еще утром передал Булату. Боюсь я возить листовки. Поймают, а у меня дети… жена…
Рыбина била нервная дрожь. Мандриков успокоил его:
— Хорошо, не будешь больше листовки передавать. Несколько успокоенный, Рыбин ушел. Мандриков, отпуская товары, механически отвечая покупателям, искал выход — как быть. Нет, нельзя отступать перед колчаковцами. Надо немедленно менять тактику.
Прошла неделя, и наступило воскресенье. Стайн был доволен. За эти дни он успел сделать столько, что умело составленная для Томаса в Ном радиотелеграмма выглядела, как рапорт об одержанной победе. А разве это не так? Невзрачное лицо Сэма порозовело не только от мороза, но и от самодовольства. Взгляд бесцветных глаз как бы потеплел. Стайн стоял с Громовым и Макляреном на крыльце управления и наблюдал, как отряд охраны общественного порядка марширует по утоптанному снегу на реке Казачке. Около тридцати человек — мелкие коммерсанты, охотники, приказчики, в том числе Мандриков и Фесенко, по приказу Громова зачисленные в отряд, — шагали под командой Перепечко. Его заместитель Трифон Бирич стоял у крыльца. Перепечко, наслаждаясь своей властью, старался оправдать доверие начальства. Преувеличенно громко, очевидно подражая своему бывшему командиру, Перепечко командовал:
— Левой, левой! Ать-два, ать-два!
Его голос так и гремел над замерзшей рекой.
Жители поселка сбежались поглазеть на необычное зрелище. Мальчишки, повизгивая от восторга, старательно шагали за отрядом.
— Кругом! — подал новую команду Перепечко.
«Новобранцы» поворачивались вразнобой, кто через левое, кто через правое плечо, мешая и толкая друг друга. Перепечко, красный от натуги, со злыми глазами бегал вокруг своих неуклюжих солдат и материл их на чем свет стоит. Потом снова приказал: