Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский
Шрифт:
Домникея остановилась на миг, держа обеими руками недужного.
– Сколько купец простоял в лохани?
– спросила лекаря.
– Одну минуту?
– Зачем одну? Целых пять!
Сиделка сердито глянула на врача:
– Шёл бы отсель, знаток!
Потом уложила княжича. Потеплей укрыла.
– Бедный ангельчик! Весь в пупырышках! И локти и бока, грудь, спина, ноги. И лик попорчен, аж зашло за уши... Как в поясе-то, болит?
Юрий перевёл дух.
– Уже не болит.
Домникея призналась:
– Я ведь, пока ты в горячке грезил, твою нижнюю рубашку отнесла в лес, расстелила на муравейнике, пропитала насквозь муравьиным спиртом да и надела на болезное тело.
Юрий по поведению Сиферта понял: заразна его болезнь! Боялся без крайней нужды коснуться своей лекарки, лишь благодарно взирал на её красивый, одушевлённый заботой лик.
А в болезненно-сладких снах ощущал целительность материнских уст на своих ланитах, успокаивающие боль ласки женских рук, облегчающий дыхание нежный запах. Спал или бодрствовал, покой поддерживало одно ощущение: она рядом!
Какой-то очередной ночью обнаружил: он в спальне один. Не дремлет в глубоком кресле его сиделка. Ждал, не дождался, снова ушёл в беспокойный сон.
Утром явился нежданный гость, учитель, боярин Семён Морозов. Потряс хохолком, пощипал светлую бородку.
– Как живём-можем?
Княжич живо откликнулся:
– Всё вижу и ощущаю ясно. Очень хочу есть.
Пришедший положил длань на его чело:
– Жару нет.
Юрий перво-наперво спросил: где его Домникея? Услышал плохой ответ: тяжело больна. Как ужаленный, привскочил в постели:
– Я тому виной!
– Ты, - сел у его изголовья Морозов.
– Иначе не могло статься.
– Откровенно поведал: - Как сказал немец Сиферт, недуг твой опасен для окружающих. Охотников по уходу не находилось. Домникея вызвалась сама и вот - на тебе! Вместе, бывало, над тобой хлопотали. Я - хоть бы что, а она... Ляг, скрой слёзы. Ты уж не мальчик, а князь!
С тех пор дни за днями проходили вдвоём с Морозовым: единственным собеседником и слугой. Выздоравливающий Юрий мог ещё передать другим свой недуг. Он ежедень расспрашивал Семёна Фёдоровича о Домникее. Ответ был один: больна. И беседа намеренно уводилась на иные предметы.
– Хан Тохтамыш сам убил свою ханшу Товлумбеку, - развлекал больного Морозов.
– Проклятый Тохтамыш!
– вспомнил Юрий бегство с матерью из Москвы.
– Воистину царь без царя в голове, - поддержал учитель.
– Этот взбесившийся великан сражается теперь с другим великаном. Оттого и не наказал нас за бегство твоего брата Василия.
– Руки коротки?
– спросил Юрий.
– Руки слишком длинны, - поправил боярин Семён.
– После неудачной схватки с азиатцем Тимуром двухлетней давности [17] ... Помнишь?
17
Два региона, Хорезм в Центральной Азии и Азербайджан в Закавказье, оспаривались Золотой Ордой и империей Тамерлана. В 1386 г. в Дагестане состоялась битва между двумя гигантами. Хотя исход её был неясен, Тохтамыш решил отступить.
– Татунька что-то такое молвил, - напряг память княжич.
– Так вот теперь властелин кыпчаков собрал огромное войско, куда включил черкесов, аланов, булгар и русских. Пришлось нашему великому князю отдать недругу часть своей силы и наследника сына.
– Как?
– приподнялся Юрий.
– Василия сызнова нет на Москве?
Морозов мрачно кивнул.
– Пока ты болел, старший брат твой вместе с Борисом Нижегородским отправились во главе наших войск к далёкой азиатской реке Сырдарье. Там должен произойти решающий бой двух гигантов.
– А я об этом даже не ведаю, - обиделся княжич.
Морозов постарался развеять обиду:
– Пытался тебе сообщить, Только всуе. Ты не понимал ничего. Да не это суть важно, - перешёл он к собственным мыслям, видимо, давно не дающим ему покоя.
Боярин заговорил о том, что великий народ обладает способностью подниматься после падения. Пусть он унижен, но пробьёт час, встрепенутся неистощимые силы и народ встанет на ноги с прежней гордостью.
– Мы до сих пор не встали, - перебил Юрий.
Морозов помог представить, словно воочию, как русские люди, оказавшись под страшным игом, сходили в могилу, безнадёжно оглядываясь: не проглянет ли где хоть луч их освобождения. Потом дети усопших в неволе наблюдали с великой горечью, как князья их холопствовали перед поработителями, предавая друг друга ради призрачной власти.
– Более повезло внукам, сверстникам деда твоего Ивана Калиты, - сказал Семён Фёдорович.
– В то время страдали только окраины. Московский же князь сумел установить тишину в своих небольших владениях. К нему потянулись менее удачливые князья с собственными боярами. В Москве обосновался митрополит [18] . После ста лет рабства занялась заря вожделенной свободы, о коей мечтали предки. Выросло поколение, привыкшее жить без страха перед Ордой. Оно и вкусило победу в Донском побоище.
18
В 1325 г., в правление великого князя Ивана Даниловича Калиты, святой митрополит Пётр перенёс первосвятительскую кафедру из Владимира в Москву.
– Победители снова под побеждёнными!
– скривил уста княжич.
Он представлял, как переживает отец вторую разлуку со старшим сыном. Если ордынский плен оставлял надежду на благополучный исход, то очень трудно надеяться» что великая битва оставит В живых Василия. Невольно припомнились воинские уроки Осея: у младшего брата они шли успешнее, чем у старшего. Не пришлось бы по выздоровлении сызнова уединиться в родителевой комнатке для тайных бесед.
Морозов тем временем развивал мысль о терпимом иге: да, мы унизились, потеряли гордость, научились хитрости рабства, корыстолюбию, бесчувственности к обидам, к стыду. Сила у нас стала правом, татьба - язвой собственности. Теперь, слава Богу, тьма миновала, закон воспрянул от сна. Зато пришла неизбежность строгости, неведомой предкам.
– Мономах говорил: «Не убивайте виновного», - напомнил боярин.
– Отец же твой ввёл публичную смертную казнь [19] . Пращуры знали побои лишь в драке, теперь же по приговору бьют палками и секут кнутом.
– Мы стали походить на татар?
– спросил Юрий.
Семён Фёдорович покачал головой:
– Думаю, нет. Не они научили нас стеснять жён, держать друг друга в холопстве, торговать пленными, давать посулы в судах. Всё это было прежде. И слов татарских у нас не более, чем хазарских, печенежских и половецких. Что оседлый народ христианский мог перенять от кочующего языческого? Единственно - ужесточение нравов. Однако же оно временное, зависящее от жизни. Исчезнет лихое иго, и пятна его сойдут.
19
В 1375 г. в Москве, на Кучковом поле, по указу великого князя Дмитрия Ивановича состоялась первая публичная смертная казнь. Был обезглавлен за измену сын последнего московского тысяцкого Иван Вельяминов.