Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский
Шрифт:
Часами длились беседы. Время шло незаметно, выздоровление быстро. Однажды княжич сказал боярину:
– Ты, Семён Фёдорыч, как Домникея, самый близкий мне человек. Ближе родных. И, конечно же, ближе дядьки Бориса Галицкого. Тот испугался потерять свою жизнь более, чем мою: не явился ни разу.
Морозов крепко сжал руку своего подопечного:
– Вот за это не кори. Страх за жизнь людям свыше дан, одним больше, а другим меньше. Мы не властны над дарованными нам чувствами. Вспомни Переяславль! Там Борис был храбр. Здесь всё, видно, аукнулось старое: в детстве, за девять лет
Юрию показалось ко времени спросить в сотый раз о своей бывшей мамке. Боярин опустил голову.
– О Домникее больше не спрашивай! Не могу!
Такой ответ взорвал княжича, не помня себя, он осыпал любимца укорами. В конце концов тот ушёл. Юрий же истерзался раскаянием. С тех пор прикусывал язык, когда мысль возникала о Домникее.
Ангелом с небес явилась перед ним матунькина девка Анютка. Первый новый человек! Распахнула окно, впустила освежающую теплоту лета. Громогласно поздравила:
– С выздоровленьицем!
Княжич, выразив благодарность, как бы между прочим спросил:
– Почему не Домникея, а ты?
Челядинка словно водой окатила:
– А её нету.
– Юрий опешил:
– Как... нету?
Анюткин лик построжал в испуге. Руки затеребили передник.
– Домникеица заразилась от твоей милости, господин. Поболела и померла. Забудь о ней.
Этакая скороговорка! И - дверь захлопнулась.
Выздоровление сменилось худшим состоянием, чем болезнь. Когда наконец навестила матунька, не смог встретить с подобающей радостью. Едва улыбаясь, поднялся с лавки, припал к дорогой руке. Знал: великая княгиня едва оправилась после рождения новой сестрицы, которую окрестили Анной. От Морозова слышал: роды были тяжёлые.
Сейчас мать выглядела, как прежде, величественно-красивой.
Увлечённо стала поведывать о своей мечте заложить каменную церковь Вознесения вместо деревянной в основанном ею монастыре недалеко от Фроловских ворот. Завтра же обязательно посетит обитель, посоветуется с монахинями.
– Чтой-то ты, Георгий, будто меня не слушаешь?
– вдруг заметила Евдокия Дмитриевна.
– Переживаю смерть бывшей мамушки, - откровенно признался сын.
Великая княгиня напряглась, сжала губы, как бы не давая вырваться первым навернувшимся словам. Сказала успокоительно:
– Не скорби. Недостойно скорби, если грешником принят образ ангельский.
Юрий понял: надобно обуздать печаль. Ведь душа Домникеина сменила низменную земную юдоль на горнюю, райскую. Одно только не утерпел возразить:
– Она здесь была не грешница.
Мать, не ответив, свела речь на иное. Сообщила, что вчера прилетел вестник с востока. В дальней жаркой азиатской земле ничем завершилась битва Тохтамыша с Тимуром. Бывший разоритель Москвы вынужден был отступить в степи, к северу, дабы привести войско в порядок.
– Дядю моего, Бориса Нижегородского, и дорогого нашего Васеньку он, - хвала Богу!
– отпустил домой. Оба уже в пути!
– радовалась великая княгиня.
И Юрий порадовался от души вместе с ней.
Дни потекли в ожидании старшего брата. Осей должен прибыть вместе с ним. Вновь
Посещал княжича и Симоновский игумен Феодор с божественными книгами. Однажды, когда великокняжеский духовник выказал похвалу великой княгине за строительство обители Вознесения, Юрий дал пылкое обещание:
– Вот войду в лета, построю и я, как матунька, монастырь. Только не женский, а мужской.
Состояние выздоровевшего было приподнятое, лёгкое, как у парящей птицы. Вот он уже трапезничает со всеми в Столовой палате, перемолвливается словами с отцом, получает приглашение от дядюшки Владимира Храброго посетить Серпухов. Жизнь вошла в обычную колею.
Ясным солнечным днём, в послеполуденный час, Юрий впервые вышел из терема, спустился на огород, застал у качелей сестрицу Марью с сенными девушками.
– А, братец?
– спрыгнула она наземь.
– Как живёшь-здравствуешь?
Юрий улыбнулся широко, во весь лик:
– Слава-те, Господи!
Сестрица похвасталась:
– А я намедни ездила с матунькой в монастырь Вознесения. Знаешь, кого там видела?
И умолкла таинственно.
Юрию оставалось спросить:
– Кого?
Сестрица тихо шепнула на ухо:
– Твою бывшую мамушку Домникею. Постриженную.
8
После утренней трапезы, когда все встали из-за стола, Юрий подошёл к отцу. Лик великого князя показался сумрачнее обычного, но сын не придал этому значения, ибо последнее время из-за частых недомоганий Дмитрий Иванович редко пребывал в добром расположении духа. Княжич предвидел всего-то и разговору, - сообщить о своей поездке в Серпухов. Давно князь Владимир и княгиня Елена звали его к себе. Сейчас крыша лета, самое время для гостин. Осталось уведомить родителя, как обычно: «Я еду». И услышать доброжелательное: «Поезжай, сынок». Однако этого не случилось. Татунька стал хмур, хуже некуда, и промолвил строго:
– Не едешь!
– Как так, не еду?
– не понял сын.
Отец круто повернулся и пошёл из палаты.
Они были не одни. У великого князя трапезовали воевода Боброк со своей женой тёткой Анной, дядья с материнской стороны Василий Нижегородский и Семён Суздальский, окольничий Тимофей Васильевич Вельяминов, брат последнего тысяцкого, явившийся в златоверхий терем ни свет ни заря.
В груди второго по старшинству великокняжеского сына заклокотала обида. Прежде, когда не стало надежд на возвращение старшего брата из Литвы, родитель был с ним в любви и совете, теперь же, когда Василий возвращается по-здорову с азиатской войны, можно с младшим сыном не объясняться: «Не поедешь, и всё тут».