Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский
Шрифт:
Князь понял: боль в обмороженных руках возникла от резкого тепла. Ещё более свирепую боль придётся Асайке вытерпеть сразу же по приезде, когда руки будет надобно, хоть насильно, окунуть в ледяную воду.
Возница, видимо, знал, куда едет. Раздался окрик:
– Стой! Кто?
– Свои. Из Москвы.
Тяжело заскрипели ворота, кони стали.
Дальнейшее было прекрасным сном. Люди бережно внесли Юрия на хозяйский верх. Звонкий, заливистый голос Вассы кликал госпожу. Горячие, крепкие руки Анастасии охватили шею. Уста прильнули к устам.
–
Негнущиеся персты с трепетным ощущением счастья прошлись по головам сыновей. Лица, родные, близкие, радостные, вот они! Ими можно дышать и без конца любоваться!
– Что с Карачуриным?
– спросил князь.
– Занялись, - отвечал Борис Галицкий.
– Руки и ноги уже отходят.
Девка Палашка принесла чашу разогретого вина.
Потом раздевали, провожали в баню, кстати протопленную. Потом - к столу. Не вечеря, а пир с дорогой княгинюшкой, друзьями и домочадцами! Елисей Лисица, осушив кубок, поведывал:
– В тридцатый день ноября, ввечеру, полчища Эдигея показались вдали Москвы. Ближе не подступали, боясь огнестрельных стенных орудий. В первый день декабря пришёл сам Эдигей, стал в Коломенском. Послал тридцать тысяч татар вдогон государю к Костроме. Не догнали. Отправил посла к Ивану Тверскому, чтобы немедля доставил рать с самострелами, пушками, стенобитными пороками. Не доставил. Удача ждала их лишь в расправе над слабыми. Без боя сдались Переяславль, Ростов, Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород, Городец, ибо там биться-то было некому: бойцы ушли защищать Москву. Татары с местичами поступали, как волки с овцами: горожане и земледельцы падали перед ними ниц, а те отсекали им головы. Кого не брали в неволю, обнажали. Несчастные мёрли среди глубоких снегов.
Княгиня прервала повествование:
– Не пугай княжичей, добрый человек. Ещё дети!
– Я уже большой!
– возразил Василий.
– И я!
– объявил Дмитрий Шемяка.
Лишь Дмитрий Красный молча склонил голову к груди, показывая, что хочет спать.
Детей увели. Елисей продолжил, что неожиданные известия из Больших Сараев понудили Эдигея спешить домой. Юрий невольно вспомнил обещание Тегини.
– Однако мы в Москве тогда ещё ничего не знали, - досказал Лисица.
– С утра до ночи воины бодрствовали на стенах. В храмах пели молебны. Люди постились. Богатые обещали Богу наградить бедных, сильные не теснить слабых, судьи - быть правосудными. Эх, - махнул он рукой, - теперь видно: солгали перед иконами!
Оказывается, пережив три недели сплошных морозов, Эдигей, дабы не терять лица, предложил московлянам уплатить три тысячи рублей выкупа. Владимир Храбрый согласился. Несколько дней назад великий темник с замерзающими своими воинами в конце концов покинул Коломенское. Ушла гроза из Великого Московского княжества.
Об этой-то радости и должен был сообщить в Костроме Лисица. Однако защитник Москвы, князь Серпуховской, наказал прежде завернуть во Владимир, проведать княгиню Юрьеву: жене без мужа любая беда тяжелее вдвое.
Сейчас
Соединённым после разлуки супругам пришлось завершить застолье, отпуская пораньше благого вестника.
Перед молитвой на сон грядущий князь навестил своего оружничего. Асай в подклете, в жарко натопленной боковушке, лежал под шерстяным покровом, пил горячее молоко.
– Не беспокойся за меня, Гюргибек. Вся боль позади. Только никак не напьюсь горячего.
В Крестовой перед иконой Спасителя отбили с Анастасиюшкой тридцать благодарственных земных поклонов.
В опочивальне на жениной половине Юрия ожидала счастливая ночь. Счастливая, но бездейственная.
– Господи! Как же ты истощал! Сожми мою длань... Как обессилел!
Убаюкивали тепло, тишина и сестринские ласки жены. Мерцающая лампада пред образом и золотом оклада знаменовала предел бесконечного злого пути.
– Что слышно о твоём отце?
– вспомнил князь.
Хотя он знал: Юрий Смоленский умер добровольным изгнанником в мордовской глуши два года назад.
– Ох, - вздохнула княгиня, - каждый нынешний день так полон кровавыми бедами, что дальним слухам сквозь эту толщу и не пробиться. Ничего об отце не знаю.
Спросил о Свидригайле, защитнике бывшего стольного града Владимира, отданного ему в кормление. Услышал от возмущённой жены: ненадёжный оказался защитник! Гордо начальствовал во Владимире и пяти других городах, пока не услыхал о монголах. Тщетно подначальные горожане надеялись на него: бежал вместе с многочисленной воинской дружиной в леса. Обязанный милостью великого князя, сей мнимый герой оказал полное малодушие. Где он теперь, в какой бурелом забрался? Ищи-свищи! Владимирцы сами от мала и до велика, кто в силах держать оружие, решили оборонять город. И сейчас гражданская стража бодрствует.
Уже засыпая в объятьях Анастасии, князь вздрогнул от вести, сообщённой княгиней на ухо нескрываемо радостным шёпотом:
– Из Костромы был гонец, воздыхатель по моей Вассе. Приехал собирать людей в полки государя, твоего братца. Тщетно! Самим воины надобны из-за бегства литовцев. Так вот, он поведал о событии государственной важности: Софья Витовтовна разродилась! Вся Кострома ликует. Мы тоже можем ликовать: на свет явился милый ребёнок. Не наследник, а дочь!
5
Откроешь глаза в ночи и кажется, что ты дома. Лежи, потягиваясь, будто в своей постели. Пытайся вернуть сон, иначе с недосыпу грядущий день будет тяжек.
А прислушаешься... Нет, ты не дома. На чужедальней стороне. Сторож бьёт в колотушку и выкрикивает неведомые для простых московлян названия: «Славен и преславен город Хлынов-град!.. Славен город Котельнич-град!.. Славен город Орлов-град!» Два года назад сам Юрий Дмитрич спрашивал государя-братца: как ехать в такую даль?