Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский
Шрифт:
– Редкая немочь у твоей госпожи?
– обратился князь к Олисейкову, хотя от Левонтия Макарьянича да и в пересказах Настасьюшки слышал о странных явлениях с Акулиной.
– Обумор!
– повторил Корнилко уже знакомое слово.
– Обомлевала она. Умирала по виду. Сшибёт обморок, - бывало, трое суток лежит. Однажды чуть не похоронили!
– Говорят, - встрял Афон Кострюк, - кто обмирает, заживо на небесах бывает.
– Женские обмороки припадчивы, - заметил Жданко Соломат.
– Во всём похоже на смерть, - продолжал рассказывать Олисейков.
– Лежит без движения,
– Обмереть бы на целый век, - неожиданно высказался молчун Светёныш, - не глядеть бы на то, что делается!
Соломат возразил:
– Век спустя будет то же самое.
Князь решил переменить речь:
– Слыхано от купцов: живут пермяне просторно, зажиточно.
Жданко поддержал:
– Богатая земля! От Двины до Уральских гор. Издревле шлют оттуда на Русь серебро, меха куньи, собольи, рысьи. Народ грубый, невежественный, но добродушный.
– Далёкий предстоит путь нашим храбрушам-странни- цам!
– вздохнул князь.
Знакомый с женской перепиской Корнилко лишь усмехнулся:
– Храбра-то Анастасия Юрьевна, а у Акулины Никитичны смелости - кот наплакал. Княгиня подвигла мою госпожу ехать в глухие зырянские места на Удору. Есть при верховьях Вычегды отдалённое селище Пырас. Туда бежал знаменитый волхв Пама, коего выгнал из Перми блаженной памяти епископ Стефан, что обратил в пепел главную кумирницу с идолом Воипелем. Пама хотел защитить свою веру, предложил обоим пройти сквозь огонь и воду. Стефан сказал: «Не повелеваю стихиями. Однако же велик Бог Христианский! Пошли!» Волхв думал лишь устрашить противника и отказался с позором. С тех пор он прячется в далёком краю: собирает единоверцев. Говорят, лечит все недуги.
Князь не на шутку расстроился:
– Супруга проведала, будто бы знахарь знатный есть у пермян. Вот и решила свозить обмирушу-подругу на излечение. К волхву разве бы отпустил?
Олисейков разъяснил:
– Княгиню ввёл в заблуждение обнорский купчишка Парфей, тот, что доставил ей белого песца на воротник. Сам- то - новгородец литовских корней. Вот и спутал волхва со знахарем.
Князь опять рассердился:
– Отчего ж ты ранее молчал?
– Только что узнал, - оправдался Корнилко, - от человека, что приезжал к нам на ярмарку.
– Скажи об этом Левонтию Макарьяничу, - посоветовал Юрий.
– Сказал!
– махнул рукой Олисейков.
– Посадник только сплюнул три раза и проворчал: «Знахарь, волхв - один хрен!» И поехал глядеть, как мастер Еремей кладёт церковь каменну.
– Эк-к его!
– крякнул князь.
– Да ведь жён наших выручать надо!
– Далеко-о-о они! — вмешался Жданко Соломат.
– Путь от града до Устьвыма рекой Вычегдою до самого верху. Миновать придётся речку Немянду с деревней Коченгой. Там живёт племя князя Асыки: охрана против него нужна мощная!
– Он защищает волхва Паму, - досказал Корнилко.
– Потому к языческой кумирне ни Стефан-епископ не дошёл, ни после него Исакий.
Светёныш неожиданно спросил:
– Сами-то были там?
Олисейков передёрнулся, Соломат присвистнул. Афон Кострок ответил за обоих:
– Ни Боже мой!
Князь
– В город!
Все четверо поворотили коней.
Солнце, перевалив невидимую вершину, начало спуск, краснея и укрупняясь. Река несла на юг золотую воду. Жар ещё был дневной: палящий, чуть ли не обжигающий, а ветер уже вечерний: колючий, знобкий, проникающий под застёгнутое полукафтанье. Дозорный на дубовой крепостной башне дудел в сурну: самого не видно, а звук оглушительно резкий, далеко слышимый.
– Хороша суренка!
– похвалил Кострок.
– У нас в Хлынове,- сказал Жданко, - дудят и в трубки, и в суренки, и бьют в литавры. Всего трубников, литаврщиков, сурначей будет человек сто. Иной раз на торгу заиграют вместе и заработают от купечества по золотой новгородке. За привлечение людей к лавкам!
Юрий уже не слушал спутников. Его думы были об Анастасии. Спешившись, отпустив людей, взбежал на высокое крыльцо. Тревога, волнение, дурные предчувствия томили грудь. А куда, к кому? Дом-то без жены пуст! Не высказать и не выслушать!
В сумрачных прохладных сенях встал со скамьи навстречу звенигородец Глеб. Оброс, - щёк не видно. Очи, словно пилёные кругляки в буреломе. Взгляд их, против обыкновения, не нагл, а печален. Большие длинные руки висят безвольно. Князь поперхнулся словом, откашлялся и спросил:
– Откуда ты этакий, Глеб Семёныч?
– Тебе ведомо, господине, откуда, - отвечал посланный воевать Заволочье.
Навоевался! Не в сенях же расспрашивать. Пришлось уединиться с ним в деловом покое. Там Глеб поведал пережитые злоключения:
– Вышел я из Вятской земли с Рассохиным и Жадовским, с устюжанами и вятчанами. Напали без вести на Заволочье. Повоевали волости Борок, Емцу и ниже, пятьдесят вёрст по Двине, заняли град Холмогоры. Захватили двух бояр новгородских. Однако четверо других напали на нас, отбили всю свою братию с пленными и добычей.
Князь рассмеялся, глядя на незадачливого воеводу:
– Воители!
– Обманутые!
– оправдался Глеб.
– Новгородцы вкупе с заволочанами появились внезапно. Мы сумели уйти. Они гнали нас, как разбойников, до самого Устюга. И сей город, отчину великого князя, пограбили.
Юрий Дмитриевич решил освободиться от назойливого споспешника. Достал из поставца свинцовый ларец, извлёк из поясного кармана ключ.
– Люди-то при тебе остались?
– Рассохин с Жадовским под Холмогорами пали костьми. Под Устюгом остатки силы рассеялись. Теперь со мной пятеро: некуда им податься.
– Подавайтесь-ка на Москву, а оттуда в Звенигород. Вот тебе калита, - протянул князь Юрий.
Глеб поклонился и исчез из его жизни навек. Много позже, уже в Москве, всеведущий Галицкий вызнал, что шестеро путников, по описанию - Глеб с товарищами, шедшие в лодье по реке Кобре, притоке Вятки, подверглись нападению племени князя Асыки. Пятеро тут же были убиты, судьба шестого неведома. Можно было для собственного утешения полагать, что им оказался непутёвый Глеб. Слишком легко он брался за трудные предприятия. Провоевавшись на Двине, предпочёл более безопасной дороге на юг грозный путь на Север. И вот канул, как камень в воду.