Плохая война
Шрифт:
Она чуть не пискнула от счастья, услышав такие слова, все кокетство ее и весь вызов сразу улетучились.
– Скажите, что мне делать, господин мой.
– Становитесь на колени, хочу видеть ваш зад.
Она тут же исполнила его просьбу. А когда все было кончено и Бригитт носиком касалась его плеча, руками держала руку его, а ногу положила на ногу его, – чтобы в счастье своем найти еще словесное удовлетворение, она спросила у него:
– Довольны ли вы мной сегодня, господин мой?
И в ответ услыхала то, от чего ей вдруг захотелось плакать. Кавалер ей
– Жалею, что не жена вы мне.
И чтобы не выдать слезы в голосе, Бригитт больше в ту ночь вопросов ему не задавала.
Глава 16
Сыч уже утром был в зале, ждал его с письмом от графини. Сразу, не повелев нести завтрак, он схватил письмо. Нет, он не тешил себя надеждами, что Брунхильда раскроет ему тайны и расскажет, отчего молодой граф затеял дело против него. Кавалер прекрасно понимал, что графиня будет последней, кто узнает о тайнах молодого графа, но, как он и ожидал, кое-что в письме ее стало для него интересным.
Кроме все тех же жалоб на обиды и притеснения в письме она писала про мужа – и писала, что тот стал хвор, что нужду ему стало справлять тяжко, что легкая нужда вызывает у него боль и кровь, что ночью он на спине спать не может, что худеет (это Волков и сам видел), и что в пояснице у него часты прострелы такие, что он от них плачет, и что глаза графа совсем стали плохи. В общем, со слов доктора, графу до Божьего суда оставался год, не более.
Волков отложил письмо. Ему не стало ясно, почему граф затеял дело, но стало ясно, что в замке графа, да и во всем графстве всеми делами заправляет уже молодой граф Теодор Иоганн. И с этим в дальнейшем придется мириться. И еще кое-что писала графиня, то, что поначалу не показалось кавалеру важным. Она писала, что уже два месяца в замке все только и говорят о раздоре с домом Фейлингов из Малена. Сути она не ведала, но писала, что раздор тот крепок и все в замке говорят, что если суд курфюрста не даст нужного решения, то, может, дело станет и кровопролитным.
«Фейлинги, Фейлинги, а ведь при мне состоят двое из этой фамилии».
– Максимилиан, – позвал он.
– Да, кавалер, – отозвался юноша.
– После завтрака просите господ Курта и Эрнста Фейлингов ко мне.
– Как пожелаете, кавалер, – ответил молодой человек и вышел.
Волков взглянул на Сыча.
– С Брунхильдой ты не виделся?
– Нет, экселенц, в замок мне соваться опасно, я же бывал там с вами, узнает еще кто.
Волков понимающе кивал. А Фриц Ламме продолжал:
– Я познакомился в трактире с конюхом из графской конюшни, он вхож в замок и в покои господ. Мужичонка жаден, будет нам помогать за мелкое серебро. А еще я поговорил с пажом нашей Брунхильды. Он приносил ответ.
– Ну и?..
– Кажется, сопляк ей верен. Волнуется за нее.
Волков опять кивнул.
– И сдается мне, что он ее имеет, – продолжал Сыч.
Кавалер удивленно уставился на него.
– А что, муж у нее совсем никуда не годен, а она молода, еще и хороша собой. Кто же не соблазнится?
– Она же беременная, – сомневался
– И что? Мой папаша брал мою мамашу до дня родов, и ничего, все мои братья и сестры были один к одному, как огурцы. А ежели вам не нравится брюхо беременной бабы, так поставьте ее на колени, зад-то ее от беременности не поменяется.
Волкову все это слушать не хотелось, он махнул на Сыча рукой: ступай. Сыч пошел к двери, а кавалер его окликнул:
– Фриц.
– Да, экселенц.
– Спасибо тебе.
– Я потратил талер, экселенц, – только и ответил пройдоха.
Волков знал, что он врет, но спорить не стал.
А госпожа Ланге просто сияла. Она и раньше была красива, а нынче утром и вовсе расцвела. Она стала ослепительна! И мила, и добра со всеми слугами, даже с Элеонорой Августой, которую недолюбливала, в это утро Бригитт была ласкова и спрашивала, как та спала. Проходя мимо кавалера, если была возможность, она касалась его рукой или – стоя рядом – бедром. Или вовсе, когда никто не видел, запускала свои тонкие пальцы ему в волосы. Когда пришли братья Фейлинги, так ему даже пришлось просить ее оставить их, так как она, встав рядом с его креслом, собиралась слушать их разговор.
На молодых господах бархат уже пообтрепался, да и сами они уже не те, что были прежде. Возраст их вряд ли изменился, все те же шестнадцать и четырнадцать лет им было, но выглядели они уже старше. И походы, и войны, и жизнь среди людей рыцарского и воинского звания уже наложили отпечаток на юношей – стали они серьезны и основательны.
Вина в доме кавалера после вчерашнего пира не осталось совсем, и Бригитт с утра посылала к трактирщику. Вино у того было мерзко, и драл за него он втридорога, а вот пиво его было сносно, и теперь перед братьями стояли большие тяжелые кружки, прилипающие к столу, в кружках было крепкое липкое пиво.
– И что же, господа, нравится вам ваша жизнь среди воинского сословия? – спросил кавалер у молодых людей. – Не тяжка ли, не скучна ли?
– Жизнь воинская вполне себе весела, кавалер, – важно отвечал Эрнст, старший из братьев.
– Вполне себе весела, – подтвердил совсем еще юный четырнадцатилетний Курт Фейлинг.
Мальчишки врали, Волков помнил, как они выглядели, когда он гонял свое войско по глине и кустам туда и обратно, заманивая горцев в нужное ему место. Он случайно видел их – на братьях лиц не было от усталости и уныния. Тогда все были уставшие, а эти так из седел едва не падали. Но ничего, не упали, не отстали. И теперь сидят хорохорятся.
– Как живется вам в доме с другими господами?
– Хорошо живется, хорошо, – заверил Эрнст Фейлинг. – Господа, что живут с нами, добры и благородны.
– Благородны? – спросил Волков для поддержания беседы.
– Благородны и веселы, – добавил молодой Фейлинг.
– И кто же из них самый веселый?
Братья переглянулись, и младший сказал:
– Так господин Гренер самый веселый.
– Да-да, – согласился с ним старший, – самый веселый среди нас господин Гренер, всегда всех смешит.