Плохая война
Шрифт:
«Мокрые полотенца и лед? Барон целую неделю не приходит в себя? Что за глупости». Волков и в первый раз сомневался в словах почтенного господина, а теперь и вовсе не верил ни единому его слову.
– Господин Верлингер, у меня была дюжина ран, никак не меньше, не соизволите ли вы позвать доктора, я хочу от него послушать, как протекает хворь, я кое-что понимаю в ранениях.
На башне опять повисла тишина, и была она похожа на тишину замешательства, словно господин Верлингер не знал, что на эту просьбу ответить. Он даже исчез за зубцом башни, но, видя, что докучающий ему гость не уезжает,
– Сие абсолютно невозможно, доктор не отходит от постели больного.
– И спит у нее, что ли? – негромко самому себе сказал кавалер.
– До свидания, господин Эшбахт! – орал с башни почтенный господин, которому явно не терпелось закончить разговор.
– До свидания, господин Верлингер! – прокричал Волков напоследок.
Вернулся он домой замерзшим, голодным, усталым. Помимо того, с болью в ноге. И больше всего его злило то, что вся эта затея оказалась пустой. Упрямый Верлингер был не хуже всякого другого привратника: и в замок не пускал, и не говорил ничего.
А на пороге кавалера встречала Бригитт, вся цветущая в своей молодой красоте. Так свежа она была сегодня, что никто бы не дал ей ее двадцати шести лет. Госпожа Ланге брала сама его шубу и берет, не давая дворовой девке помочь, той достались всего лишь перчатки, а Бригитт что-то щебетала, счастливая и красивая необыкновенно, а он был хмур, глядел на нее и в первый раз подумал о том, что уж слишком она прихорашивается. К чему быть такой пригожей, когда вокруг столько молодых красавцев, как фон Клаузевиц, и Максимилиан, и даже Гренер-младший? Зачем бередить им сердца и распалять кровь? Но ничего ей говорить не стал. Разве скажешь, если она так хороша сегодня и в таком хорошем расположении духа.
Госпоже Ланге он ничего не сказал бы, но почему-то еще перед домом попрощался с фон Клаузевицем, вопреки своему обычаю, не звав ни его, ни Максимилиана, ни Увальня на ужин.
Хмурый и задумчивый, Волков велел поставить свое кресло к камину, сел и положил меч и просил дворовую девку снять с него сапоги и принести туфли. Госпожа Ланге на кухне хлопотала с ужином, уже спустилась сверху и жена с неизменным рукоделием. А он все думал и думал о том, что никак не может повидать барона, и это казалось ему странным. И повидать барона он очень хотел, хоть раненого, хоть мертвого. А тут жена отрывает глаза от шитья и говорит ему:
– Отчего вы сестру в гости никогда не зовете?
Вот уж чего не ожидал кавалер от жены, так это подобных вопросов. Никогда за ней не водилось особой любви к его сестре и ее детям. Поначалу он даже и не поверил, что правильно понял сказанное.
– Ну так что, позовете сестру на обед? Пусть будет к нам в гости, и пусть дети ее придут, – продолжала Элеонора Августа, видя, что муж не отвечает.
– Зачем вам это? – удивленно спросил Волков.
– От скуки. Мне даже и поговорить в доме не с кем, с одной Марией говорю, у госпожи Ланге все хлопоты и хлопоты, поп наш, и тот заходит только раз в неделю, вы в делах да войнах нескончаемых, так пусть, что ли, ваша сестра приходит.
– Так сами и позовите, – сказал кавалер, все еще удивляясь поведению жены.
– Позову, – кивнула Элеонора Августа. – А еще хочу знать, когда
И опять Волков смотрел на жену удивленно: уж не затевает ли чего?
– Хочу к обедням ходить, – продолжала жена, снова берясь за рукоделие, – и причащаться как положено, исповедоваться в исповедальне, а не впопыхах, на скорую руку, как делает наш отец Семион, и не за нашим столом.
У церкви уже стояли стены, а те деньги, что кавалер дал на крышу, они с монахом решили потратить на часовню, что построили в честь невинно убиенного зверем брата Бенедикта. Как водится, собранных на часовню денег не хватило, и деньги церкви пошли на окончание строительства часовни. Кавалер ничего, совсем ничего не взял себе после победы над горцами, все отдал солдатам и офицерам. И сейчас, чтобы закончить церковь, ему нужно было тратить свое золото, которого и так оставалось немного, или залезть в то золото, что он взял у купцов. И то и другое было совсем не хорошо. Но он прекрасно понимал, что церковь нужно было достраивать, поэтому обещал:
– После Рождества Святого возьмусь за церковь.
– Да уж постарайтесь, а то мало того что живу в захолустье, живу в крестьянском доме, так еще и церкви рядом нет, помолиться негде, – говорила жена, продолжая рукоделие.
Опять, опять эта дочь графа упрекала его, что не такова у нее жизнь, как она хотела. Что ни балов, ни пиров, ни приемов у нее нет, что с любовником ее так круто обошелся, что другие соискатели расположения замужних дам не скоро подумают о ней. Кавалер искоса посмотрел на жену: мало было ему боли в ноге, так еще и это. Он снова отвернулся к огню и велел звать к себе Сыча.
Сыч явился на удивление скоро. Был трезв и серьезен. Он после тюрьмы был все время серьезен и почти всегда трезв.
– Что, экселенц?
– Не дает мне покоя этот барон, – негромко начал Волков.
– Я слыхал, вы ездили к нему сегодня.
– Ездил, и опять впустую. Этот чертов его родственник даже на двор замка меня не пустил. Говорит, болен барон, без памяти лежит который день.
– Думаете, врет? Скрывает что-то?
– Думаю, – кивнул кавалер, – но думами сыт не будешь. Ты займись-ка этим. Выясни, что с бароном.
Сыч поглядел в огонь, подумал и заговорил:
– Шубу вы мне хорошую подарили, не по росту, конечно, но теплую. Думаю, возьму с собой Ежа, возьму у вас телегу, крытую и с хорошим мерином, поеду в Мален, куплю тесьмы, лент, платков да пряников. А оттуда поеду в земли барона, поторгую, послушаю, что говорят мужики. Может, в замок меня пустят, может, доктора увижу. Думаю, что мое лицо в тех местах никто не знает.
Волкову эта идея очень понравилась.
– Хорошо придумал. Так и делай.
– На товары да нам с Ежом на прокорм понадобится серебришко… – добавил Фриц Ламме.
Волков смотрел на него, ждал, пока тот назовет сумму.
– На товары, думаю, десять монет надобно, да нам с Ежом еще пяток.
– Десяти будет довольно, – сухо ответил Волков.
– Маловато, – покачал головой Сыч.
– Довольно будет! – начал злиться кавалер. – Мне церковь достраивать не на что. Все деньги, что мошенник Семион взял у епископа на церковь, уже потрачены. Теперь мне из своих ее заканчивать.