Плоский мир
Шрифт:
Наконец я причаливаю. Минуты две все сидят не двигаясь и как будто переваривая то, что с ними только что случилось. Вадим уже выпустил Дарью из объятий, смотрит на нее с удивлением и испугом, а потом будто бы пробуждается от столбняка и хочет помочь ей выбраться, но та еще не пришла в себя и делает ему жест рукой, который можно истолковать следующим образом: «Пожалуйста, не трогай меня!» Она встает на мостик и через полминуты, будучи уже в темноте гаража, еще раз дает волю слезам.
— Кого она видела? — спрашивает Таня и долго не отводит взгляд от моего лица.
— Своего погибшего мужа.
— Но почему?
— Каждый видит то, что больше всего хочет увидеть. Только на тебя это, похоже не действует, — когда я говорю это, она опускает голову, как будто ей стыдно.
— Боже мой! — восклицает Мишка, становясь на мостик, — сегодня все пошло наперекосяк!
— Не говори! — кивает Калядин, следует за ним, а потом поворачивается к Тане, — ты выходишь?
— Да, да… — отвечает она неуверенно, выпрямляется в полный рост, и опять внимательно смотрит на меня.
Спустя минуту мы остаемся с Вадимом одни; он не двигается с места, полулежит на задних сиденьях, устремив неподвижный взгляд в черное небо, на котором не видно теперь ни единой звезды. Вадим абсолютно трезв, его руки обхватили бока; одна нога касается пола, а другая едва свисает с сиденья.
— Теперь ты должен помочь ей, — говорю я ему.
— Она не любит меня, — чуть погодя, отвечает он.
— Она полюбит тебя, если ты того захочешь.
— Я хочу.
— Тогда полюбит, — я подаюсь вперед и осторожно прикасаюсь к рукаву его свитера.
Следует продолжительная пауза. Катер покачивается туда-сюда, и слышно два разных плеска воды: первый, очень глубокий, вдалеке, перемещающий огромные массы, и второй, быстрый и тоненький, подпевающий в унисон возле бортов — как будто кто-то ладонью бьет по воде.
Наконец Вадим пробуждается от размышлений и смотрит на меня.
— Я готов спорить, что ты делал все, как обычно. Почему тогда это так на нее подействовало?
Я качаю головой.
— Не знаю. Но я должен был догадаться, что что-то не так… Ты видел людей на берегу?.. Такое было впервые… Впрочем, нет, ты не мог видеть…
Он неудовлетворенно морщится, а затем переводит свой взгляд в прежнее положение, молчит некоторое время и, наконец, произносит:
— Ты никогда не замечал, что это ведь мы всегда тащим тебя куда-то… заваливаемся к тебе на пьяную ночь…
— Ну и что?
— Мне иногда кажется, что если мы перестанем тебе звонить, ты и не вспомнишь о нас…
Мы смотрим друг на друга очень внимательно. Я вижу, он думал, будто я начну возражать, однако я молчу, и это пробуждает в нем удивление. Он все старается догадаться, какие же мысли посещают меня в этот момент, но безуспешно: я не даю слабины, не отворачиваюсь, а просто протягиваю ему руку, чтобы помочь вылезти из катера.
Глава 2
Сегодня мое одиночество было нарушено. Случилось это довольно странным образом, и, кроме того, я удостоверился, что Берестов постоянно следит за мной.
Утром, позавтракав, я вернулся в плоскость спальни, нашел на окно, и пока допивал кофе, приметил на улице необычные движения; я ничего подобного раньше не видел и поэтому стал смотреть более внимательно. Вот какой-то человек прошмыгнул вдоль перекрестка, от одного светофора к другому, от другого к третьему и скрылся между прямоугольниками домов, как спасающийся
Я стал перемещаться своим профилем туда-сюда по окну, и понял, что в плоскости улицы сплошь и рядом попадались теперь безумцы, вроде этого; они бегали, лупили друг друга складками одежды и размахивали кистями своих рук так быстро, что мне казалось, будто они играют ими в бадминтон. Линии лбов, меняющиеся местами с полугубами, случайные поцелуи в щеку, подушечки пальцев, красные, как спелые черешни, руки, закинутые таким образом, что локти, казалось, слипались с шеей. Один из них не заметил проезжавшей мимо машины, и она так поддала его, что он тут же отдал богу душу. Все вдруг на секунду остановились, почувствовав присутствие смерти, а потом общее сумасшествие продолжалось.
Впрочем, были на улице и люди, которых безумие не затронуло. Они спокойно шагали по линии тротуара, курили, пуская густые облачка дыма к ясному утреннему небу, которое между коробками из-под обуви было такого же цвета, как и кончики сигарет. Эти самые, «нормальные», не обращали на панику никакого внимания; она, так сказать, проходила мимо них, безо всякой химической реакции: если даже и проникала в их внутренности, то благополучно оттуда испарялась. Рентген и сталь.
Но находя то на одну часть окна, то на другую, и наблюдая за плоскостью улицы, я понимал: нечто сдвинулось с места и теперь будет только прогрессировать. И эти, «нормальные», тоже скоро присоединятся к панике, начнут заводить руками глазные круги, точно это колесико в механических часах, состригать волосы двумя пальцами рук, указательным и средним, и делать бог знает еще какие нелепости.
Но что такое все же творилось?
Вдруг заслонив случайно своим глазом самую середину правого края окна, я заметил… мысок коричневого ботинка. Некоторое время я смотрел на него не моргая, а затем принялся тереть глаз, дабы удостовериться, что зрение мне не изменяет, а потом… мои руки и голос сделали все сами, по галлюцинативной инерции, вроде той, что постепенно охватывала жителей города, — я отодвинул оконную форточку и громко произнес:
— Берестов, это вы?..
Нет ответа.
— Вам нечего прятаться. Я давно чувствовал, что вы за мною наблюдаете, а теперь вижу вас воочию.
Мысок ботинка пошевелился, и спустя секунд пять, за окном показалась нога, обрезанная деревянной рамой, — просто удивительно, как это хватило ловкости у Берестова, — (сейчас я тем более уже нисколько не сомневался, что это он), — перемещаться по карнизу на высоте пятого этажа. Но какими бы феноменальными акробатическими способностями он ни обладал, все же, на мой взгляд, излишне было так пасти меня.