Плоский мир
Шрифт:
Наконец-таки я увидел его профиль целиком: он зашел на эту сторону окна, (в подплоскость плоскости комнаты), соскочил с подоконника на пол и улыбнулся. Его лицо было красным от напряжения и напоминало стеклянный чайник, наполненный кровью.
— Здрасте, — он перевел дух, — удивлены видеть меня?
— Нет, — я загородил Берестова собою и вдруг заметил, что он подморгнул мне.
— Вы наблюдательны. Не то, чтобы я забыл это учесть, просто я уже потерял всякую осторожность.
— Довольно опрометчиво с вашей стороны,
— Я не о том… забудьте. Кроме того, вы же знаете, что разбиться вряд ли возможно.
Я пожал плечом.
— Понятия не имею.
— Как же так? Вы разбираетесь в своих картинах, тогда почему относительно этого находитесь в неведении? Слушайте… только не подумайте, что я придираюсь к словам! — он стал вышагивать по плоскости комнаты и осматриваться, — так-так, я вижу, вы ничего здесь не поменяли с момента своего прибытия. Но мне кажется, это только потому, что вы здесь еще очень мало времени.
— Я тоже так думаю. Мне действительно кое-что придется изменить. Я ведь продолжаю картину, несмотря на то, что случилось.
Он заслонил меня собою, и на некоторое время мы слились в одного человека.
— Вы это уже говорили при нашей последней встрече. Очень четко говорили.
— Да, и поэтому я был огорчен, что через несколько дней вы не пришли, хотя и обещали. Я уже настроил себя, а вы сорвали мои планы.
— О чем вы?
— Я собирался попросить вас купить мне темперу. У меня мало осталось.
Его бровь удивленно подскочила кверху.
— Не понимаю. Вы разве сами не можете?
— Вы же сказали мне никуда отсюда не выходить, — произнес я.
— Когда я вам говорил такое? Этого не было. Вы могли так подумать, ибо представили себе какую-то конспирацию. И то, что вы совершили, тоже могло загнать вас в четыре комнатные линии, однако все это только ваши домыслы.
— Выходит, я свободен в передвижении?
— В пределах города — да.
— Отлично, — произнес я голосом и обрадованным и упавшим одновременно, — тогда вы не будете возражать, если мы выйдем на улицу?
Он ничего не ответил и только согласно развел руки в перекрест своему профилю.
Минуты через две мы оказались в плоскости улицы и принялись идти одним человеком; Берестов сказал:
— Теперь, когда вы поняли, что на самом-то деле никакой конспирации нет, вам главное не делать из этого никаких других выводов.
— Что вы имеете в виду?
— Ну… вы можете вообразить, что раз оно так, то и вообще ничего серьезного не случилось, и убийства вы тоже не совершали. Не забывайте, расследование продолжается, и никаких окончательных выводов так и не сделано.
— Долго это еще будет тянуться?
— Прилично, — ответил Берестов, — так что вы можете расслабиться и заканчивать свою картину. А что касается меня… моя задача состоит в том, чтобы направлять власти в нужное нам русло.
— Но
— Я скажу вам так: если бы я не захотел выдать вам своего присутствия, я бы этого и не сделал.
— Вы лжете.
— Может быть, — он немного помолчал, — но скажите мне такую вещь: разве за короткий срок вашего пребывания на новом месте, вы ни разу не усомнились в том, что убили Великовского? То, что он умер — это абсолютно точно. (Кое-что в нашей жизни все же необходимо принимать за непреложные истины). Но я говорю о вашей причастности… или непричастности.
— Усомнился, — признался я.
— Ну вот видите.
Что он пытался доказать мне? Я вообще ничего не мог понять. Мы вели очень странный разговор, в котором каждый из нас, казалось, отвечал на вопросы, осознавая их суть в лучшем случае на три четверти. В этот самый момент мимо нас промелькнул еще один помешанный, и я понял, что так до сих пор и не спросил Берестова, в чем причина городской паники. (Его появление в квартире было настолько неожиданным, что сбило меня с толку).
Однако прежде, чем я сподобился, он сам заговорил на эту тему.
— Вот. Видели? Это и есть последствия той самой непреложной истины.
— Смерти Великовского? Так они из-за этого так паникуют?
— Могли бы и сами догадаться. Или вы об этом не подумали, потому как напрочь забыли, что он умер?
— Постойте, я что-то не понимаю… — я остановился, и Берестов, наконец-то, сошел с меня, — разве в городе не жаждали его смерти?.. Нет-нет, мне кажется, причина здесь совершенно в другом.
— Правда? И в чем же? — осведомился Берестов совершенно спокойно.
— В образовательной программе, например. Великовский умер, все покатилось в тартарары, больше никакой системы, а студенты здорово на нее подсели и не могут вернуться к прежней жизни.
— Дружище, — он положил мне свою руку на плечо и со стороны мы, должно быть, напоминали теперь букву «П», — не понимаю, откуда вы все это взяли? Да и тот, кто пробежал сейчас мимо нас — не студент. Вы обратили внимание? Ему лет пятьдесят.
— Думаю, они паникуют потому, что так им подсказывает инстинкт, — произнес я вкрадчиво, — а смерть Великовского — это просто повод выплеснуть наружу страх, покоившийся в центре их профилей уже очень давно.
Берестов снял руку с моего плеча, чтобы в следующий момент начать жестикулировать ею во время речи.
— Раз вас это так интересует, сами их спросите. А если не ответят — берите в охапку и пытайте.
— Бесполезно. Вы и сами это знаете. Они вряд ли сейчас что-то соображают, да я и не такой человек, чтобы насильно к чему-нибудь принуждать. Вы смеетесь? Но ведь это правда.