Пляска смерти
Шрифт:
— В чем дело, ma petite? — спросил он.
Я покачала головой. Сообщать о своих наблюдениях насчет сходства кроватей мне не хотелось — будто от этого факт стал бы еще более реальным.
Мика и Натэниел вернулись к кровати, Мика остановился и посмотрел на нас обоих. Натэниел стал расстегивать рубашку.
— Может, подождать стоит, — сказал Мика, все еще глядя на нас по очереди.
Натэниел продолжал расстегиваться.
— Разберутся, — сказал он.
Потом снял рубашку и подошел к большому гардеробу — темное дорогое дерево в тон кровати. Гардероб был пуст,
Натэниел вернулся к кровати, раздетый буквально догола, и мне стало на секунду неудобно. Я его столько раз видела голым, что не сосчитать, и в присутствии Мики и Жан-Клода тоже столько раз, что не сосчитать. Чего ж это я вдруг покраснела?
Натэниел забрался в кровать, накинув на себя простыню ровно настолько, чтобы я на него не прикрикнула. Дай ему волю, Натэниел, думаю, всегда ходил бы голым. Сейчас он лег на красные и черные подушки, волосы остались заплетены в косу, так что красный и черный шелк был рамой для его лица. Оно стало мужать последнее время: костная структура, которая лишь угадывалась полгода назад, стала рельефнее, мужественнее. От миловидности, какая бывает у юношей, он сдвинулся к мужской красоте, до которой они чаще всего дорастают. И еще за те полгода, что мы вместе, он вырос по меньшей мере на дюйм, в двадцать лет рос, как другие в семнадцать или раньше. Генетика — штука чудесная, но непонятная.
Он улыбнулся мне, очень мужской, полностью мужской улыбкой. Польщенной улыбкой — он знал, что я смотрю на него, и ему очень, очень нравится, как на меня это зрелище действует. Он уже полгода спал в моей постели, около месяца уже спал в ней голый, а я все смотрю на него, как в первый раз.
Я отвернулась, покраснев.
— Ложись, Анита, — сказал он. — Ты сама знаешь, что хочешь.
Злость вспыхнула мгновенно. Когда я подняла на него глаза, то уже не краснела.
— Натэниел, я не люблю, когда лучше меня знают, что я хочу и чего не хочу.
Он вздохнул и сел на кровати, мускулистыми руками обхватив колени.
— Не позволяй этой истории с ребенком отбросить тебя обратно, Анита. Ты уже намного расширила свою зону комфорта, не стоит терять свои достижения.
— Что именно ты имеешь в виду? — спросила я, упираясь руками в бока и радуясь, что злюсь. Злость куда лучше, чем грусть, испуг или смущение.
Лавандовые глаза стали серьезны — не испуганы или встревожены, но серьезны, как у взрослого.
— Ты действительно хочешь, чтобы мы это сделали?
— Что сделали?
Он вздохнул и сказал:
— Почему тебе неуютно, что я голый?
Я открыла рот, закрыла и наконец тихо ответила:
— Не знаю.
Это была правда. Глупо, но
Мика подошел ко мне, осторожно ко мне прикоснулся. Я обвила его руками, он прижал меня теснее, и я ткнулась лицом ему в шею, ощущая его теплый запах, и от одного этого что-то отпустило меня, что-то жесткое и холодное. Я вдыхала его аромат, и под запахом чистой кожи и лосьона после бритья был вот этот запах, от которого морщится нос, почти резкий запах леопарда. Родной запах.
Он сказал прямо мне в шею:
— Анита, пойдем спать.
Я кивнула, прижимаясь к нему.
И ощутила кожей, как его губы раздвинулись в улыбке. Это ощущение очень было мне знакомо — значит я часто заставляла его улыбаться, прижимаясь ко мне губами. Наверное, так.
Он отодвинулся и стал расстегивать воротник. Ему надо было еще снять галстук. Я стояла и смотрела, как обнажается загорелый торс, но вместо радости от такого зрелища я ощутила, как снова возвращается неловкость.
Я коснулась его руки, остановила его, когда он расстегивал манжеты.
— Погоди минутку.
Он обратил ко мне озадаченный взгляд.
— Снова нервничаешь, — заметил Натэниел. — В чем дело?
Я покачала головой, посмотрела на ту сторону кровати. Жан-Клод все еще стоял там, но теперь опирался на деревянную стойку, обвив ее руками. Лицо его было спокойно, но я уже сегодня проникла к нему в голову дальше обычного, в некоторую особую область.
— Черт, — сказала я.
— Что такое? — спросили одновременно Мика и Натэниел.
— Я знаю, в чем дело.
Они оба посмотрели на меня, но я смотрела на Жан-Клода.
— В тебе.
— Я уже видел твоих мужчин обнаженными, — сказал он тем же любезным закрытым голосом.
— Мы все лежали в постели голые и потные, Анита, — напомнил Натэниел.
— Да, но у вас никогда не было с ним секса. У меня был.
— Жан-Клод кормился от меня, Анита, — сказал Мика. — Он у меня больше брал крови, чем у тебя.
Я посмотрела на него:
— Ты хочешь сказать, что дать ему кровь — это то же самое, что иметь с ним секс?
Он пожал плечами, и лицо его приняло то замкнутое выражение, которое бывало, когда он не знал, какого выражения лица я от него хочу.
— У меня бывал секс, от которого было далеко не так хорошо, как когда Жан-Клод кормится.
— Значит, это был неправильный секс, — сказала я.
Он улыбнулся:
— Я был молод. Потом я научился.
— Это да, — согласилась я и улыбнулась в ответ.
Он поцеловал меня, потом отодвинулся и посмотрел изучающим взглядом, отодвинулся в сторону — положить запонку на ночной столик, и занялся другим рукавом, стоя спиной ко мне. Подняв глаза, я обнаружила, что не только я на него смотрю.
Смотрел и Жан-Клод с тем же непроницаемым красивым лицом. Смотрел на нас всех. Да, мы бывали вместе в постели, голые и потные. Черт, иногда в этой куче тел бывали и Ашер, и Джейсон — зависит от того, кто кого последним кормил. Так чего же это я уставилась на Жан-Клода, который смотрит, как Мика снимает рубашку?
Вдруг меня осенила умная мысль. У меня их вообще-то немного — по поводу моей эмоциональной жизни, во всяком случае.
— Знаю, в чем дело, — сказала я снова.
Все посмотрели на меня. Я коснулась голой спины Мики, но смотрела при этом на Жан-Клода: