По дорогам жизни и смерти
Шрифт:
– Ну, – спрашиваем, – бабуся, может, ещё что починить?
– Нет, сынки, спасибо, на моём участке – полный порядок!
Вот так, значит. Лежу я в этой больнице с пятницы… суббота, воскресенье прошли – лечения никакого, а в ушах шум посторонний усиливается… Ну, думаю: может, в понедельник лечить начнут. А в понедельник – операционный день, врачам не до меня. И вот в этот день, к вечеру, правду говорят: понедельник – тяжёлый день, меня крепко схватило; в жар, в холод кидает, в голове будто кусками мозги вырывают, и вся палата – в тумане. Интеллигент не выдержал, начал за меня с сестрой ругаться: «Почему не даёте человеку лекарства, у него температура до сорока поднялась». А она ему: «Назначения нет, я за него ответственности нести не собираюсь». Схватился он так
Я выпил, сразу тепло знакомое по жилам пошло, озноб перестал и, кажись, заснул. Интеллигент – мужик оказался мировой, лекарство отличное – коньяк, пять звёздочек.
Во вторник, наконец, врач осмотрел, прописал анализы, а в среду лечение началось: уши мазью намазали и повязку сделали, четыре раза в день процедурная сестра уколы делает. Ну, я вам скажу: «Сестра – высший класс! Не сестра, а настоящая фея смерти. Глаза – чёрные, большущие, ресницы длинные, а вокруг глаз тени синие положены, на руках – ноготки синим лаком намазаны, на голове такой убор, белый, высокий, как у этой, ну, которую на медальонах и чеканках изображают, Нифинтити, кажется. Фигурка, как выточенная, белым коротким халатиком обтянута, ножки стройные… Как каблучки по коридору: тык, тык, тык… нас сразу в дрожь кидает. Появляется: в правой руке – два шприца между пальцами зажаты.
Ну, Петухов, ложись на живот, освобождай место для уколов, – и сразу двумя шприцами в это место попадает. Я сначала терпел, а потом говорю: «Я тебе не мешок с соломой, можно и помягче».
– Ничего, жив будешь, – и по этому месту – хлоп: всё; следующий…
Перед этой процедурой интеллигент обязательно глоток из литровой банки делал, а после – три. А шофёр, мой кореш, целый час в туалете курил.
Ну, так вот: из-за этой феи смерти и начался мой позор. В четверг, как услышали мы по коридору стук каблучков: тык, тык, тык… так сразу в дрожь бросило. Входит фея со шприцами в руках, потянула носом, повела глазами – и тут они у неё круглыми стали, как стеклянные: «Вы что здесь конюшню развели? Здоровые жеребцы, а кругом – пыль, пол грязный, вонища! Кто за вами убирать будет? Почему не убираете? И дальше… в таком роде.
Смотрю: интеллигент белый стал, но молчит, кореш мой красный, как индеец, на лбу пот выступил, но на интеллигента глянет – и тоже молчит. Сашок молчит и я, понятно, молчу. Однако гордость во мне враз взговорила, даже боли от уколов не почувствовал. Шутка ли, чтоб так на меня посторонний человек кричал. Хоть и фея смерти, однако ж, баба. В нашем селе женщины ко мне с почтением относятся, от людей я завсегда уважение имею, так как человек я – трудолюбивый, аккуратный и жалостливый. Всякая ко мне с просьбой: «Вань, Ванюша, сенца там подбрось на тракторе, лес привези, дровишек, картошки к дому доставь». Даже бабы первые кланяются. А как доброе дело сделаешь, тут тебе и бутылка, и закуска, и каждый завсегда в гости, в кумовья зовёт, и на свадьбы, и на поминки. С этого малость перебор по пьяному делу получается и крепко на здоровье отражается. Разлюбезной своей куме-вдове в осень дровишек привёз, она меня на радость так попотчевала, что я ничего после не помнил, а дорогу домой инстинктом нашёл. Наделал дома таки переполоху. Жена и тёща говорили, что на четвереньках приполз. Они меня на кровать уложили, а у меня этого в памяти нет. А вот помню, чудно; лежу на кровати и вижу: под диваном река течёт, песочек жёлтенький, солнышко светит, а на песочке – Чебурашка, зелёненький такой, с хвостиком, симпатичный, весёленький, улыбается мне и зовёт меня к себе. Я с кровати – и к нему. Жинка и тёща рассказывали: всё наровил голову под шкаф засунуть, они меня держали за ноги и за руки, боялись, что удушусь, я всё равно рвался… До утра мучились, а всё ж удержали. С той поры я осторожней в пьяном деле стал, но по-прежнему от людей уважение имею за свой аккуратный труд и доброту.
Акромя как, Ваня, Ванюша, другого обращения от баб не имею, ну, жинка – не в счёт. А тут, видишь, в больнице – такие слова… Полное оскорбление, вся так кровь во мне и кипит. К тому ж и, вправду, за всё время, что мы в палате жили – никто у нас не убирал, а мы тоже про это не думали.
– Что, говорю, – мужики, значит, убирать надо? А почему они не сказали нам раньше, тряпки не дали, швабру тоже. Раз я здоровый, сбрасываю свою повязку и прямо мимо феи – в туалет, намочил водой, давай подоконники и тумбочки драить, а тут слышу: каблучки к палате приближаются: тык, тык, тык… открывается дверь: она, фея смерти, глаза круглые и стеклянные.
– Ну, Петухов, грубиян, смотри, твои хулиганские выходки тебе дорого обойдутся.
Дверью хлопнула и только каблучки: тык, тык, тык…
Полное расстройство наступило в нашей палате. Тут интеллигент говорит: «Давайте от расстройства лекарство моё выпьем на троих». Разлил в три стакана – выпили. Я ему говорю: «Ты хотя и интеллигент, но человек с большой буквы. Не могу перед тобой в долгу оставаться. И кореш тоже со мной согласный. Пошли мы с ним в магазин, у больницы рядом. Взяли две бутылки, возвращаемся в палату и тут, значит, навстречу – фея смерти, каблучками – тык, тык, тык: «Зайдите оба к главврачу.»
Пошли мы, а он нам говорит: «Обоих выписываю за нарушение режима».
Так и остались мы с корешем в долгу перед интеллигентом, крепко он расстроился, в гости приглашал.
Тут жинка моя как раз проведать меня приехала, как узнала – к главврачу: «Как же Вы его недолеченного выписываете, ведь это ж голова, помрёт человек». Тут слышу каблучки: тык, тык, тык… и меня в жар, и в холод бросило, в голове – шум посторонний…
– Не помрёт, – отвечает главврач, – наука ему будет, хулиган.
И тут ручка, с синими ноготками подаёт мне вместо больничного листка, справку о нарушении больничного режима. Повернулась фея смерти – и пошла: тык, тык, тык… Вслушиваюсь: шума постороннего в ушах нет, в голове светло и так мне легко стало:
– Идём, – говорю, – жена, я – здоровый.
На работу утром прихожу, а мне бригадир: «Ты где столько гулял, куме веранду делал? Все отгулы использовал, теперь, давай, браток, за работу, выходные не скоро будут, у твоего напарника – белая горячка, в больницу попал. После работы кум на славу угостил, и он с пьяных глаз в контору явился и со второго этажа в окно выпрыгнул. За дерево штанами зацепился, висит, как мать родила, только голова рубашкой прикрыта, и всё говорит: «Дай я тебя за хвостик подержу». Оттуда его сняли и в больницу доставили.
– Так что, Петухов, работы много».
Воришки
С каким волнением смотришь на родное дитя после долгой разлуки. То же чувство охватывает тебя в родных местах. Вглядываешься в каждый дом, улицу, в дерево, знакомое с детства, отмечая неизгладимые следы времени. Бывало, летом отойдёшь от родного порога, – и сразу же перед тобой совхозные угодья: в низине – заливной луг, а справа, чуть выше – хлебные поля, слева – подковой до самого берега Ипути тянется лес. Теперь городок придвинулся к лесу, потеснив поля. Новые прямые улицы: одна, другая, третья… крепкие красивые постройки из кирпича с газом, водопроводом, с ваннами и канализацией. Многие усадьбы обнесены высокими заборами и почти в каждом дворе – гараж. Там, где заборы поменьше, видны чистенькие дворики, ухоженные грядки и цветники, посажены молодые деревья. Здесь живут рабочие бумажной фабрики, трактористы, шофёры, комбайнеры.
Мне любопытно рассматривать дома. В каждом виден вкус и характер хозяина. У одних – кладка украшена национальным орнаментом. А здесь на весь фасад – олени, а этот дом по количеству окон похож на начальную школу послевоенного времени, с той только разницей, что тогда постройки были деревянные. Да, богатеют мои земляки. Не мало надо денег на такую постройку. Хороши дома, но по улице идти трудно: строительный мусор, битая посуда, всякий хлам. Улица – общественная территория, пока никому до этого дела нет.