По древним тропам
Шрифт:
Что?
Он открыл свой вещмешок и выложил его содержимое на стол: консервы, тушенку, сахар, сухари, трофейную зажигалку, платок…
— Это для вас, — сказал Аруп. — Мой подарок. Платок наш, сибирский, — и положил платок на ее плечи. — Наш, сибирский, — повторил он.
Пацаны разглядели, что на столе, и это их не заинтересовало.
— А где игрушки? — спросил один.
— Деревянные, — уточнил второй.
Они помнили, что Аруп присылал им с фронта игрушки, которые делал в редкие тихие часы Вася Липачев.
— Вот вам по ножичку и одна игрушка на двоих.
Аруп достал медведя. Деревянного медведя на деревянной дощечке. Под дощечкой на нитке висел деревянный груз. Аруп качнул груз движением руки, и у медведя задвигались передние лапы: вверх-вниз, вверх-вниз.
Пацанов это заинтересовало.
— Это сделал для вас Вася Липачев. Наш стрелок-радист — рядом со мной на той фотографии. Он погиб. Смертью храбрых при разгроме Квантунской армии.
Всего мгновение.
Вася, неугомонный Вася Липачев, погиб во время пыльной бури. Налетел из пустыни буран, пылью и песком закрыло все вокруг, видимости за одну минуту не стало никакой. А приказ получен — вперед, к точке сосредоточения. Танк остановился. Вася Липачев сказал:
— Я пойду вперед с белой рубахой на спине. А вы за мной.
Он и пошел.
И первая вражеская пуля была его.
Он упал и уже не поднялся. За камнем, в десяти шагах от дороги, сидел самурай. Он сделал свое дело и ждал, когда придет его очередь. Его убили. Через полчаса, когда пыльная буря рассеялась и колонны танков снова двинулись вперед. Но Васи Липачева уже не было.
А медведь с подвижными передними лапами остался.
Это мало для целой жизни человека. Он оставил весь мир. Свою деревню, где родился, мать, отца, друзей… Он все оставил. А Аруп вернулся.
Он вернулся, и соседи Веры пришли разделить их общую радость. Они встречали их вместе с Верой. Первый тост подняли за Победу, потом за здоровье вождя, за Арупа, за светлое будущее детей, за тех, кто не вернулся с войны.
И разошлись.
Аруп спал в горнице, рядом с кроваткой пацанов. Спал крепко, знал — он спит дома, на своей земле, и его не поднимут по тревоге. Он проспал до обеда следующего дня. Умылся, мать Веры — сухонькая женщина с печальными глазами — полила ему на руки из кувшина согретой в печи воды и подала чистое полотенце. Поставила на стол домашнего борща, положила рядом хлеб и ложку.
— Ешь, Аруп, а то вчера за разговорами и не успел как следует.
— Спасибо, тетя Паша, — ответил Аруп.
— Да не за что. Ешь на здоровье, пока естся.
— Тетя Паша, — начал, волнуясь, Аруп. — Вы знаете, что у меня никого из родных нет?
— Да знаю уж.
— Я хотел бы… — Аруп запнулся, как мальчишка, не знающий урока.
Тетя Паша сидела напротив него через стол и смотрела, как он ест.
— Говори, Аруп. Что застеснялся? Люди мы не чужие, поймем.
— Тут вот как. Вы не дали пропасть моему сыну. Всю жизнь об этом буду помнить и благодарить. А сейчас я бы хотел, чтобы он побыл со мною рядом. Можно, я пока поживу у вас?
— Об этом, Аруп, говори с Верой. Она тут у меня всем распоряжается. А пока обдумай все. Спешить не надо — не война. Оглядись. Может, девушка какая приглянется из своих.
— Об этом я и не думаю. У меня сын…
— А ты подумай.
— Спасибо, тетя Паша. Я подумаю.
— Если хочешь размяться, пойди поруби дровишек. А нет, полежи, отдохни. За пять лет войны намаялся-то!
— Намаялся. Когда через границу перешли, увидел польские деревни, по Алма-Ате заскучал сильно. Мечтал: вот вернусь — и будем мы вот так сидеть с вами и разговаривать.
— Как же ты мог о разговоре со мной думать, если не знал, не видел меня никогда в жизни?
— А мне Вера про всю вашу семью рассказала в письме. Я же приветы вам всегда передавал.
— Передавал, — согласилась тетя Паша. — Мы сначала от нашего отца писем ждали, а пришла похоронка. Потом от Володьки… Тоже пришла похоронка. Потом от тебя стали ждать…
Говорила все это тетя Паша спокойно и даже равнодушно — перегорела боль.
— Люди-то там, за границей, какие? Зверюки, что ли, раз на нас полезли?
— Поглядеть — такие же. Души у них порченые, вот и полезли.
— А я думала, зверюки, — она поднялась. — Полежу-ка я на печке, ломит что-то всю.
Аруп накинул шинель, вышел во двор. Ручка у топора шолдыхалась, он закрепил ее. Сараюшко был старенький, дров мало, на зиму не хватит. Запасаться надо, чтобы по снегу потом не лазить… Думал Аруп о хозяйственных делах, а мысли его все время возвращались к Вере. Что скажет она?
Она сказала:
— Живи. Вот комнатка, будешь спать здесь, а мы с пацанами в горнице. Сейчас вымоем тут, приберем. Нам хватало и двух, а эта…
Это была их с Володькой комнатка.
Прошел месяц. Аруп устроился работать на Верину швейную фабрику в строительную бригаду — закладывали новый цех. Набрался Аруп смелости и зашел к секретарю парткома Анне Васильевне. Она узнала его и будто ждала давно.
— Я рада, что ты зашел. Молодец, — сказала она по-матерински. — Ну рассказывай, какие у тебя дела?
— Отвоевался. У вас работаю. Все хорошо, только… не все. Посоветуйте, что делать.
— Говори-говори, я слушаю.
— Ну, с Верой у нас… Приняли они меня как родного, живу у них. К Мерване на могилу ходил. Понимаете, мы же не виноваты, что их нет, а мы живы. А переступить трудно. И дети, Арслан к Вере как к матери относится. И мне она очень нравится.
— А ты говорил об этом с Верой?
— Нет. В атаку сколько раз ходил, не боялся, а тут…
— Поговори. Она поймет тебя. Цель-то у вас одна — чтобы дети счастливы были, так?
— Так.
— Ну, возьмешь ты Арслана у матери, женишься на другой.