По исчезающим следам
Шрифт:
Все повернулись к кровавой луже.
– Твой брат? – глядя на то, что раньше было человеком, спросила я.
– Сестра, – ухмыльнулся мужчина, – была.
– Не мы выкинули отца из дома, стоило ему утратить силу. Мы лишь предложили ему ключи от черного хода. А взял их, вставил и повернул в замке он сам, – я покачала головой.
– Да иди ты, подстилка, – сын травителя закрыл глаза, словно ему было больно на нас смотреть, – не тяни, бей. Человеком я жить не буду.
– Настаиваю на предложении студента, – гробокопатель встал, – надо уходить, раз
Мартын зарычал, на горле пленника вспухли голубоватые вены. Мужчина открыл рот, но целитель затолкнул человеческий крик обратно в глотку.
С уходом решили не тянуть, невзирая на опустившуюся на стежку ночь и тусклый свет едва зажегшихся звезд. Просто пошли по единственной дороге. Она привела нас сюда, она и выведет.
Сын травителя в очередной раз упал на колени и тут же вскочил, подстегнутый магией Мартына. Не связанный путами пленник закричал, каждый его шаг отдавался болью. Обоюдная ненависть удушливой волной висела в воздухе. После смерти отца молодой целитель потерял интерес к разговорам.
Дорога изогнулась, пленник шел первым, стараясь держать между собой и Мартыном дистанцию. Я оглянулась на Веника, который замыкал группу, и едва не натолкнулась на остановившегося Лённика.
Сказочник просто остановился посреди дороги, не в силах сделать дальше ни шага.
– Эээ, – протянула я, обошла замершего баюна и позвала, – Мартын, Веник.
Сказочник раскинул руки, словно собирался обнять кого-то невидимого, и покачнулся.
– Лён? – гробокопатель, настороженно приблизился.
Баюн сделал шаг вперед. Тяжелый. Медленный. Мышцы на крепких руках напряглись, черты лица смазались, нос и губы расплющились, словно он прижимался к стеклу. Еще усилие, и сказочника вдруг оттащило назад, будто на веревке. Ноги проехались по дороге, в воздух поднялась рыжая пыль. Мужчина опустил руки.
– Здесь что-то есть, – он обернулся к Венику, – меня не пускает дальше.
Гробокопатель шагнул ближе, вытянул руку, коснулся ладонью воздуха и толкнул.
– Какая-то пленка, – падальщик принюхался.
Я обошла мужчин, остановилась напротив Веника и вытянула руку ему навстречу в нелепой пародии на разлученных стеклом влюбленных, но ничего не ощутила. Совсем. Кончики пальцев уперлись в теплую мужскую ладонь без всяких препятствий.
– Давайте пошутим потом, в другом месте, – пробормотал молодой целитель.
– А никто не шутит, мальчик, – спокойно сказал Лённик, снова делая шаг вперед.
Это походило на выступление уличного мима на празднике в честь дня города, когда артист упирается во что-то несуществующее. Я вернулась к спутникам, минуя невидимую границу, развернулась, как солдат на плацу, и снова пошла вперед. Ничего. Вытянула руку, ухватилась за ладонь Веника, ощутила мягкое ответное пожатие и потянула мужчину на себя.
И, наконец, почувствовала то, о чем говорил сказочник. Невидимую пелену, или нить, сдерживающую движение. Гробокопатель напрягся, широкая ладонь застряла, останавливаемая невидимой сетью. Еще рывок, руки соскользнули, а падальщик остался на месте. Я едва не упала, неслышно переместившийся за спину Мартын успел подхватить меня под руки. Сомнений в правдивости нашей пантомимы не осталось. Пленник устало сел на землю, но парень даже не взглянул в его сторону.
– Если не получается тянуть, можно толкнуть, – отказался сдаваться молодой целитель.
– Не стесняйся, мальчик, – взмахнул руками сказочник, – давно я так не развлекался.
Мартын, не обращая внимания на издевку в голосе, пересек линию, за которую не могли ступить падальщик с баюном. Лённик поднял руки на уровень груди, чтобы не впечататься носом в преграду. Парень положил ладони ему на спину. В мире людей мужчины, занимающиеся такой фигней, привлекли бы нездоровое внимание. Здесь же они были полны чего угодно, только не смущения.
Целитель толкнул, сказочник качнулся, руки уперлись в невидимую пелену и чуть согнулись в локтях. Еще одно усилие, голова мужчины уперлась в барьер.
– Похоже, мы останемся здесь, – философски сказал баюн. – Вы пришли по этой дороге, по ней и уйдете. Нам надо искать другую.
– На нашей стежке, – со значением добавил Веник, – дорога продолжалась до самого озера.
И мы, конечно, развернулись. Мы прошли Юково насквозь и снова остановились. Ничего не изменилось. Пелена была и там, перегораживая дорогу, ведущую к озеру. Пружинящий барьер, эластичный чулок, который мягко обхватил мне лицо и оттолкнул назад, тогда как Веник просто шагнул за невидимую границу.
Я замотала головой, чихнула, подняла руку и коснулась пелены, она чуть подрагивала, словно в такт ударам сердца. Мартын выругался, зарычал и вломился в кусты, чтобы через минуту вернуться с горящими глазами и свернутым носом. На этот раз внутри Юкова остались не мужчины, а двое пришельцев с севера, и пленник, в очередной раз харкнувший кровью.
– Наш путь здесь, – констатировал Лённик, когда парень вдоволь натыкал пленника в преграду, – а ваш с другой стороны.
– Восхитительно, – буркнул Мартын, но ничего восхитительного ни в его взгляде, ни в голосе не было.
На ночь мы остановились в доме Семеныча, единственном из открытых, где сложен действующий очаг. Было не столько холодно, сколько неуютно, а живой огонь создавал иллюзию, что вокруг нас еще осталась жизнь. Никто никуда не пошел. Мы не сговаривались, не обсуждали принятое решение, мы просто вернулись в Юково. Что-то извне очень хотело разлучить нас. Нет, «разлучить» - неправильное слово, правильное – ослабить, разделить оставшихся в живых и, возможно, перебить по одному.
Мысли отозвались ноющей болью, потому что это значило, что моя бабка… Моя… Нет, я не буду об этом думать, пока не увижу труп, не поверю. Даже если это означает вечную веру в несбыточное. Лучше буду представлять, как Марья Николаевна бьет иконой каждого, кто приблизится к ней с улыбкой в пятьдесят два зуба.