По исчезающим следам
Шрифт:
Темнота не была враждебной, она была выжидающей. И может, чуть любопытной. Ощущение чужого взгляда неприятно холодило затылок, словно со всех сторон на меня уставились сотни глаз, сопровождая каждый шаг к дому сказочника. Я чувствовала себя чутким зайцем, потерявшим из виду охотящуюся на него лису, но готовым при любом намеке на опасность пуститься наутек.
Святые, как же тихо! Такой ватной немоты не могло существовать в природе, словно молчал сам мир. Как говорил наш Семеныч, я искала подвох во всем, что видела, чувствовала, слышала. И самое поганое, находила.
Я двигалась перебежками от дерева к дереву, от постройки к постройке, вздрагивая от каждого подозрительного шороха, каждую секунду ожидая, что из тьмы выйдет маленькая фигурка с бледным лицом.
Но ни у дома баюна, ни у соседнего, где прятались брат с сестрой, никого не было. Пистолет лежал на земле рядом с засыхающей лужей крови. Никто из нечисти не заинтересовался оружием. Мартын наглядно показал смысл пословицы: предупрежден, значит, вооружен. Он достаточно быстр, чтобы не подставляться под пули. Константина сразило первым выстрелом, тем, который никто не мог предсказать, человеком, которого не видели и не слышали, человеком, прикрытым амулетами.
Рукоять показалась мне неимоверно тяжелой и холодной. В фильмах все просто: жмешь на курок, а пули сами летят куда надо. В норматив советского работника завода входила стрельба из малокалиберной винтовки, но то, что я сейчас держала в руках, сильно отличалось от воспоминаний.
Из второго пистолета с изувеченным дулом, чуть присыпанного песком, я извлекла обойму, пусть для этого потребовалось время.
Ощущение чужого взгляда так и не пропало, и потому я почти не удивилась, когда они подошли. Вынырнули из тьмы ночи размытыми силуэтами. Пистолет заплясал в руках, но я так и не смогла нажать на курок. Пальцы одеревенели, кровь превратилась в хрустящий лед. На меня смотрело прошлое. Из выцветших коричнево-желтых глаз старого-старого сваара, умершего не в силах сделать вздох на Заячьем холме. Он стоял передо мной, словно сами ушедшие решили второй раз разыграть его судьбу. Я замычала, не в силах сказать ничего определенного. Старик не ответил. Он просто стоял и смотрел, и свет луны золотил его глаза.
Я сделала шаг назад в засохшую, впитавшуюся в песок кровь. И снова что-то промычала, слов не было. Еще шаг, и тьма за спиной шевельнулась, выпуская на лунный свет женскую фигуру. С губ совался всхлип. Там стояла Алия, в своей цветастой юбке и платке.
Рука с пистолетом упала. Бесполезная никчемная железка. Старик Сергий качнулся, словно и после смерти больная негнущаяся нога причиняла ему беспокойство.
Мертвецы на мертвой стежке среди мертвых домов. Голова закружилась, еще немного, и я упаду, уткнусь головой в песок, чтобы только не видеть.
Меня схватили за руку и дернули в сторону, вытаскивая из круга молчаливых покойников. Я заорала, чужая ладонь зажала рот, я попыталась кусаться, но только схлопотала по зубам, дергалась, пока в уши не ввинтился тихий, на грани слышимости шепот.
– Тихо, Оля, это я.
Я замерла дрожащим напуганным зверьком.
– Все? – спросил он. – Можно отпускать, или ты хочешь еще попрактиковаться в вокале?
Ладонь опустилась, воздух с шумом вышел из легких. Рядом стоял Веник. Я обхватила его руками за шею и прижалась, дрожа всем телом. Из глаз потекли слезы.
– Некогда хныкать, – он отстранил меня и легонько встряхнул, – надо уходить.
– Я думала…
– Раз ты еще здесь, значит, плохо думала, – он потащил меня за собой по дороге.
– Мертвые, – прошептала я, оглядываясь на старика с больным коленом и тихую женщину, которая неплохо мыла посуду в чайной у Ахмеда, мертвецы молчаливыми тенями остались стоять на тропинке.
– С каких пор ты стала визжать при виде трупов? Эти отличаются от других тем, что стоят на двух ногах.
– Ты не понимаешь.
– Да куда уж мне. Быстренько поплачь, как дорога была тебе эта дохлятина, какими замечательными и талантливыми они были, как несправедливо не без твоего участия откинули копыта.
Он свернул к дому на углу Центральной и Январской улиц, тут жил Борис, до того как его загрызли гархи, до того как нашу стежку выдернули из одеяла мира. На перилах крыльца сидел Мартын. Живой и поникший. Он поднял голову, и я остановилась. Кожи на левой половине лица не было, в уголке рта, лишенном губ, белели зубы, из-за отсутствия века глаз не закрывался. Я прижала руку ко рту.
– Горевать о былой красоте студента будешь потом, – заявил падальщик, – прячь стрелялку и уходите за барьер.
– А ты?
– Мой выход с другой стороны
– И что дальше? – спросил парень. – Куда бежать? – безгубая часть рта гротескно скривилась
– Предпочитаешь сдохнуть здесь? – рыкнул гробокопатель. – Среди мертвецов? Решаешь за себя и за нее? Она не твоя подружка, не забывайся.
– Тогда пусть уходит, пусть бежит к Седому. У нее от него слюнки текут, не от тебя. Кто ты? – парень встал. – Ты выманил меня из дома прямо в руки к… этим. Чем ты лучше мертвых?
– Я хуже. Я взял на себя труд увести тебя из-под носа твари, которую прибили к двери собственного дома, которую ты не смог исцелить, – падальщик ссутулился и пошел по дороге. – Ты обвиняешь меня в том, что сам угодил в плохую компанию?
Пистолет никак не хотел помещаться в карман, джинсы явно не предназначались для подобного, и черная рукоять осталась торчать снаружи.
– То есть они все умерли? – жалобно спросила я. – Все, кто жил здесь?
– Не знаю. Да хоть бы и так, – Веник обернулся, – еще одна причина сменить место жительства.
Дома остались позади, дорога изогнулась под прямым углом, и мы с Мартыном ступили за барьер. Веник, сделавший вместе с нами лишний шаг, выругался, оттолкнулся от невидимой, но не менее осязаемой преграды, оскалился и попросил:
– Держи себя в руках, студент. И ее тоже. Не то она снова кинется кого-нибудь спасать, – падальщик посмотрел в глаза, – меня, например.
Эти слова мне что-то напомнили. Смысл, интонация. Так же говорил и сам целитель Марику, чтобы тот остался в filii de terra. Гробокопатель хотел, чтобы мы ушли.